уточнил второй.
Перспектива нажраться в поезде с Гариками-бухариками меня не обрадовала. Я, конечно, никогда не был трезвенником – работа в производственных партиях мало к этому располагает. Потому и видел в выпивке не источник вдохновения и лёгкости в мыслях (чуть не сказал: «необычайной»), а прекрасно понимал, что непосредственно после второго стакана начнутся бессмысленные бредовые разговоры, беганье в вонючий тамбур с боданием мутной башкой всех свисающих с верхних полок грязных пяток в дырявых носках, потом – в вагон-ресторан за добавкой, братание с каким-нибудь случайным дембелем, который успел нажраться ещё на вокзале, заблёванный сортир, скандал с проводницей, милиция, штраф за неподобающее поведение в общественных местах, дружная ненависть всего вагона, укоризненный взгляд полковника Передастого, которого растолкают среди ночи и вынут из жарких объятий бухгалтерии, письмо на кафедру…
– Простите, друзья, – сказал я, содрогнувшись всем организмом. – Я – нет.
– Что нет? – спросили Гарики.
– Не бухарик. Не товарищ я вам. Не пью я вина.
– Какие проблемы? Сейчас тронемся – я сбегаю за водкой в вагон-ресторан, раз не пьёшь вина, – сказал толстый Гарик.
Началось, подумал я. А что началось, спросил я у себя. Новая жизнь началась, ответил я себе. Вита Нова? Она самая. Вот ты какая. Да уж какая есть, отвечает Вита Нова. Полная пьяного угара, что ли? Вот такая ты? А теперь – торжественный выход супруги под марш из «Аиды»: я же говорила тебе, что ты сдохнешь под забором! И вот я падаю под гнилой забор, который красил разбодяженной краской, и умираю всем на радость. Да иди ты, Вита Нова, знаешь куда? В ресторан? Там пока закрыто, но я договорюсь. Вита Нова говорила со мной голосом толстого Гарика.
Я открыл глаза и помотал головой, чтобы мозги встали на место.
В глазах толстого Гарика читалась такая укоризна, будто я не отверг предложение вмазать, а выдал врагам целый партизанский отряд вместе с обозом и полевым госпиталем. Тощий Гарик, напротив, смотрел на меня с этаким партийным благодушием: дескать, оступился товарищ, ну ничего, сейчас одумается.
Соврать, что у меня больная печень, подумал я. Да хрена вам всем. Ещё я врать буду.
– Простите, мужики, – сказал я. – Пить сегодня не буду. Не обижайтесь. Я не готов.
– Ну, не готов, так не готов, – сказал толстый Гарик. – А мы выпьем.
– Это ради бога, – сказал я, после чего поднялся и потянулся. Заодно взглянул на часы. До отправления поезда оставалось семь минут. – Пойду пройдусь.
Через вагон, наполовину заполненный пассажирами, я прошёл к закутку возле сортира, который примыкает к дальнему тамбуру и называется на железнодорожном языке «малый коридор», вдохнул вокзальный воздух, просачивающийся через полуоткрытое окно, и, вздрогнув, отпрянул от окна, ударившись плечом об огнетушитель – на сей раз настоящий, – который висел на стене рядом с дверью.
Было
