Ей быть вровень с сыном означало добровольную сдачу Голанских высот. Сначала институт, инженерия. В ответ Яша отмахивался, забирался с жестоким выводком альпинят повыше в горы, изредка Нинку цеплял. Происходящим на тамошних джомолунгмах, ведали скупые сводки МЧС. Риде оставалось задрать планку возможной угрозы ранней женитьбы до красного уровня и ожидать лавины или наводнения.
Глава 2. Теплый угол
Каждодневное, будничное катилось комом, между прочим. По рабочим дням в микроскоп поглядывала, исследовала посевные на желатине, опустошала продуктовые магазины. По выходным – к подругам на юбилеи. И чем дальше, тем круглее даты, тем дольше и тщательнее приходилось готовиться у трельяжа, в закуте, отрезанном от всего остального мира, пластиковой трехстворчатой перегородкой для переодевания. Уютом и живой человечностью дышал он, вклинивался теплым, неряшливым куском в стройное, математически выверенное расположение мебели и вещей вокруг, напряженную больничную чистоту комнат и парадность прихожей. Кокетливо обвисали мамины платья и небрежно вывернутая наизнанку ночная сорочка. Порой попадались несвежие бюстгальтеры и чулки, исходившие прокисшими французскими духами польского производства. Сюда тайным эротоманом проникал Яшенька. Стыдливо вдыхал запретные ароматы. Командовал армией пузырьков и тюбиков. Смешивал хну с зубным порошком. Нанизывал на капроновые нити янтарные бусины с кромешинками внутри, любуясь на доисторических, зябнущих мушек. Набеги, бывало, замечали, побивали портупеей. Оставаясь один дома, каждый раз искушался. Еще любил, манипулируя зеркалами, точно гиперболоидом Гарина, уловить яичный желток солнца, утопить его в белобрысой, спутанной макушке. Плешка! Неровная, вытянутая, по контурам. В миниатюре расплывчатый Крымский полуостров. Земля предков! Прохладный поводырь ранних воспоминаний пробирался в заброшенные архивы памяти.
Светает. На чердаке среди бутылей самодельного виноградного переброда, спрятана в массивном серебряном окладе старинная икона. Лики святых задумчивы и тревожны. Со двора слышны редкие, глухие шаги. Кто-то чужой топчется, не решается войти внутрь. Это сыплются переспелые абрикосы. Желтеют на рыхлом глиноземе медовой, волокнистой мякотью. Ближе к обеду отберут самые цельные и крепкие, остальные по углам размечут. Муравейник у веранды, где потрескалась и осыпалась штукатурка, давно ожил. Его обитатели выстроились в цепочку, спешно перетаскивают безликие коконы, похожие на рисовые зерна. Под порогом скребется мышь. У соседей занялись собаки. Дядя Паша собирается на рынок торговать мохнатым, бордовым персиком. В малиннике горячие, алые росы вспыхивают с мизинец. Возьмешь три, рот полный, и языку не протолкнуться. Захлебываешься сладким до приторности соком. Солнце на востоке лениво выбирается из яблоневых колхозных садов.
Теперь Яше открылось истинное предназначение многочисленных париков и
