ая глыба с большими окнами актового зала на последнем третьем этаже, высокой изломанной крышей словно стягивала к себе десяток низкорослых жилых четырехэтажек чуть помладше, широко стоящих, словно их расставили для игры в морской бой, и большим клином подползающих по крутому склону со стороны речки, нескольких тесных кривых улочек, образованных плотным деревянным самостроем, называемых в народе “нахаловкой”. Все вместе это называлось “пятым микрорайоном”. Федька учился в 8Д. Туго учился, больше мучился. Но мысль, что после 8-ого он пойдет в ПТУ, грела и помогала выдерживать постоянную шестидневную пытку учебой. “Ничего”, – успокаивал себя Федька, – “осталось две с половиной четверти, а там заживу”.
Прозвенел звонок извещающий, что последний шестой урок закончен. Вторая смена на сегодня отучилась. На этажах стояла тишина. Только у их класса сегодня значилось в расписании шесть уроков. “Пошли покурим?” – предложил Федька своему закадычному другу Сереге. “Пошли” – эхом ответил тот чуть помедлив. Серега Думнов, в школьной среде – “Дума”, страдал какой-то “небольшой”, как объяснила когда-то их классная, болезнью. В школе все знали, что он отстает в развитии. Его никто сильно не донимал. Учителя по общему согласию тянули его до окончания восьмого класса. Серегино лицо со всегда желтовато-красными белками глаз навыкате, безвольно оттопыренной нижней губой, с которой периодически, когда он о чем-то задумывался, свисала тонкая ниточка слюны, говорило лучше любой справки. По каким-то неведомым законам природы, его физическое развитие компенсировало умственное. Для Федьки он был верным “Гарри с пушкой” из “Острова сокровищ”. Серега спокойно воровал для него коржики в школьном буфете, приносил мелочь, выгребая ее из кошелька матери, покупал сигареты в киоске на остановке. В общем Федька по полной пользовался статусом единственного друга, для которого Серега готов расшибиться в лепешку. По правде, Серый тоже был единственным Федькиным другом.
Вот-вот должен выпасть первый снег. Не сильно разноцветно светились окна домов, тонущих в непроницаемой темноте. Только лампочка над входом в школу, да фонарь в двадцати метрах напротив него стоически отгоняли осеннюю черноту, освещая довольно короткий промежуток пути к знаниям.
Они спустились с широкого крыльца и зашли за угол. Рассеянный свет от лампочки немного подсвечивал землю. Вокруг валялись бычки, жженые спички. Это было место для курения старшаков – ребят из девятых-десятых классов. Федька днем сюда никогда не зашел бы во избежание получить пи..дюлей, но сейчас он с особым удовольствием достал непочатую пачку “Примы” и стал выцарапывать сигарету, которая никак не хотела вылезать. Наконец он ухватил ее пальцами с длинными грязными ногтями и потянул. Боковина сигареты оказалась приклеена к шву пачки. Она порвалась, выпростав из себя весь табак. “Бл..дь”, – выругался Федька. “Ладно, х..й с тобой”, – как бы угрожая приклеенной бумажке просипел он от напряжения и вытащил из плотно набитой пачки целую сигаретину. Серега с готовностью чиркнул спичкой и Федька, прикрывая левой рукой огонек, прикурил. Выпрямился, по-деловому откинул назад рыжевато-соломенную челку, затянулся, сведя глаза на вспыхнувшей точке. Ему льстило, что он курит, что курит в запретном для него месте, что рядом с ним преданный “Гарри”, готовый выполнить любое его приказание.
– Жизнь прекрасна, – пытаясь подражать соседу дяде Коле, глубокомысленно изрек Федька, одновременно выпуская дым из носа и рта. Но мальчишеская бравада, которую он еще не научился прятать, лезла из него слишком резкими движениями, картинной позой.
Это был высший пилотаж – говорить куря и не кашлять. Так даже некоторые старшаки не умели. Серега с восхищением смотрел в Федькин рот, пытаясь разгадать тайну, почему тот не кашляет. Сам он один раз попробовал затянуться, но так закашлялся, что его вырвало. После этого Серега никогда больше не пробовал курить. Пить ему тоже не понравилось, от водки вырвало также, как и от табака. Серегу тоже распирала гордость от того, что он стоит рядом с другом, который курит, как взрослый, да еще в этом запретном месте.
Вдруг на его руке застрекотал будильник наручных часов. Серега посмотрел на циферблат: позолоченные стрелки “Ракеты” показывали полседьмого. Мама всегда ему ставила время, когда надо идти домой. За два года, что он носит эти часы у него выработался условный рефлекс.
– Я пошел домой, – с сожалением констатировал Серега.
Федька уже знал, что возражать, уговаривать или угрожать бесполезно, Серега бросит на полдороги любое дело и пойдет домой. “Как робот какой-то”, – всегда удивлялся Федька Серегиному повиновению этому стрекотанию, забывая что в другое время он легко подчинялся его воле.
– Зае…ись, только уроки закончились… Че так рано, айда в подвал слазим? – предложил Федька.
– Мне домой надо. Мамка и папка ругаться будут, ты же знаешь, – Серега виновато развел в стороны здоровенные ручищи, как делал это Федька, поправил сумку на плече и пошел по дорожке от крыльца к фонарю, затем, повернув налево, почти сразу пропав в темноте.
– Ну и х…й с тобой, –
