аздавались какие-то странные вибрации от аморфных тел. В мыслях я снова и снова прокручивал нашу аннуляцию и удаление моей второй половинки. Для нас двоих это означало все оставшееся существование провести поодиночке, потому что второго шанса для слияния не давалось из-за точного расчета нашей популяции, которая не предусматривала такого рода разрывы. При разделении мы проходили полную очистку, что всецело предусматривало контроль. Если бы я ещё мог как-то смириться с тем, что с нами происходило, то она не хотела уже больше ничего. Ее не пугало продолжение существования совершенно одной, с клеймом разорванной, что считалось гнусным и неправильным, низким поступком.
Очередь продвигалась; я и не заметил, как оказался третьим по счету перед преобразователем. Я настроился на общую волну и тут же смог понять незнакомые мне голоса и вибрации. Что сказали первому, я не успел разобрать. Он прошел мимо меня, его аура светилась серым светом. Он был спокоен. Второй перед преобразователем стал возмущаться, его излучение было холодного синего света. Мне удалось понять, что его направили на Бетельгейзе. Это был не лучший вариант, но, видимо, другого выбора у него не было, как и у меня.
Вся эта ситуация с преобразователем была чем-то вроде полного аннулирования своего тела и информационного поля с шансом попасть в другое время и место. Вторая жизнь – это так называлось. Преобразователь считывал тебя и распределял. Мне терять было нечего. Конечно, хотелось попасть куда-то в лучшее, спокойное место, но порадоваться этому я бы смог всего несколько дней, а потом пустота и новая жизнь без всяких воспоминаний о прошлом, все с чистого листа. Поравнявшись с преобразователем, я смог его понимать, а он, в свою очередь, общаться со мной. После недолгого сканирования он выдал: «Млечный путь, планета Земля».
Из его ответа я понял немного; я всего лишь раз слышал о тех местах: примитивные создания, не больше.
Акт2
Тусклый осенний свет пробивался сквозь решетку. Это осеннее солнце светило, но тепла оно не давало. В темной и сырой канализации оно не имело никакой силы. Здесь свои правила и свои обитатели. Внизу, разделяя напополам подземелье, проходила траншея с грязной зловонной рекой из нечистот. По ней плыли гнилые листья, пластиковые бутылки и прочий мусор, сваливающийся сверху. По бокам туннеля лежали большие ржавые трубы. Они были еле теплые. Это обиталище различной хтони. Грязные мокрые и облезлые крысы грелись клубками на них. Пауки вили свои гнезда-ловушки; их жертвы безжизненно, словно мумии, висели, содрогаясь от ветра. По склизким стенам ползали многоножки и мокрицы. Чем они питались, неизвестно, но по их количеству можно было сказать, что для них эта среда благоприятна. Холодная липкая корка служила им домом. На теплой трубе резвились тараканы. Они хаотично бежали вдоль трубы, останавливались, шевелили усами и продолжали бег, потом снова останавливались и бежали назад, затем снова вперед.
Казалось, что у этих существ совсем нет никакой логики; их двигало что-то иное, а может, и вовсе ничего не двигало, только какие-то спонтанные нервные импульсы. Когда им хотелось есть, поступал импульс «есть», и они останавливались для трапезы, если в поле зрения их что-то находилось. Вся жизнь сводилась к ряду импульсов – есть, бежать и размножаться.
Тараканы бежали в сторону света, который пробивался из-за решетки.
Там, в углу, трубы были обмотаны грязными тряпками, узорами которых служили разводы жёлтого цвета. Возле труб сидели два маргинала. Как только тараканы подошли на опасное расстояние, они остановились, и, словно что-то предчувствуя, стали активно шевелить усами. Один из бомжей, что лежал на трубе, резким движением ладони припечатал одного из тараканов, превратив его хитиновое тельце в мокрое пятно. Остальные спрятались за трубу. Когда, по их мнению, опасность миновала, они проверили остатки своего соплеменника и принялись его поедать. Объеденные остатки таракана свалились в ручей, и его понесло куда-то вдаль, где проглядывал тусклый свет.
Скрючившийся маргинал сидел на корточках, опершись на трубу спиной. Одет он был в дутую рваную куртку, из-под которой виднелись ещё пара кофт, замки на которых отсутствовали, поэтому руками он стягивал свою куртку. Лица не было видно – его закрывал натянутый капюшон. Он сидел и почти не шевелился.
Над ним, на трубе, распластался второй – тот, что одним движением превратил таракана в мокрое, грязное пятно. Он, словно брат-близнец, не отличался одеждой. Типичная черная дутая куртка, такая же рваная, грязная и воняющая сыростью. Впрочем, у первого было имя – Миздрюков Иван. На вид ему было лет сорок, но качество и образ жизни могли заметно скрыть его реальный возраст. Из-под черной шапки- «пидорки», словно сталактиты, виднелись рыжие грязные склеенные волосы. Лицо покрывал слой пыли, как штукатурка в старом доме.
Миздрюков наблюдал за тараканами и улыбался тому, как они трапезничали своим собратом. После наблюдений он повернулся к Немому:
– Так выпьем за дружбу и светлое будущее!
Из внутреннего кармана
