банок. Сотни окурков, затушенных в приспособленные под пепельницы пустые банки, кружки или просто тарелки с заплесневелыми остатками еды. А поверх всего толстый похожий на войлок слой пыли и тусклый налет безысходной тоски. Так что порядок здесь можно было навести, видимо, только огнеметом.
На кухне, состояние которой описывать не вижу смысла, я устроился за столом у окна. Хотел помочь отцу Вероники навести на нем порядок, но он жестом велел мне сидеть и ничего не трогать. Быстро убрал грязную посуду, и пустые бутылки, протер похожей на гаражную ветошь тряпкой, от которой стол вряд ли стал чище, и разгрузил принесенный из магазина пакет.
Наблюдая за тем, как отец Вероники моет тарелки, из которых нам предстояло есть, я набрался смелости и спросил:
– Давно не стало Надежды Игоревны?
– Лет шесть… – он обернулся, окинул взглядом окружавший нас беспорядок, потом снова посмотрел на меня, ухмыльнулся и спросил. – Заметно, что в доме нет женщины?
Шутка удалась.
Я даже попытался изобразить подобие улыбки.
А он тем временем поставил на стол тарелки и два граненых стакана. Достал из ящика вилки. Потом вернулся к мойке, набрал в кастрюлю воды и, поставив ее на плиту, продолжил говорить.
– Как Вероники не стало, все пошло наперекосяк… Я – дурак – запил вместо того, чтобы собрать волю в кулак. Так работу и потерял… А Надя тогда оказалась сильнее меня. И работала, и дома по хозяйству, и за мной пьяным присматривала, ухаживала, чтоб всегда опрятен и чист был… Всем бы такую жену… Да вот не на долго ее хватило… Кто ж в одиночку все это потянет? Только мне тогда этого было не понять… год с лишним пил… Каждый день почти, если просыпался… А она хоть бы слово сказала. И откуда только силы и терпение?
– Может, любила?
– Ясное дело – любила! Не любила бы – бросила нахрен! Но без поддержки-то кто справится? Так вот и Надя постепенно опустила руки, и садом перестала заниматься и домом… И даже когда я опомнился и в завязку ушел, все равно уже поздно было. Так и жили несколько лет, как два призрака. Непонятно, ради чего… Ну, и я опять срываться стал. Нет-нет, да и запью… И снова все на ее плечи.
А потом в один момент раз и все… конец. Я, помню, проспался к обеду (на диване в зале ночевал), в спальню заглянул – спит. Ну, думаю, намаялась со мной, устала – пусть отдыхает. Умылся, переоделся, дай, думаю, сюрприз сделаю. И день еще такой солнечный был, что душа развернулась. Просто песня! Само то, чтобы новую жизнь начать! Сбегал на рынок, купил цветов, возвращаюсь – спит… А на часах уже полдень, больше даже. Я к ней, говорю: «Надь, вставай, так всю жизнь проспать можно!», а она-то и не спит вовсе… окоченела уже. Вот так…
– Мне очень жаль…
– Жаль тебе или не жаль – какая разница?
– Надежда Игоревна была хорошей женой и заботливой матерью…
– Тебе-то откуда знать?
– Вероника рассказывала.
– Эх, Вероника… А
