Походка тоже отчасти армейская, ать-два. Одевался разве что немного пестровато. Зато обожал слушать чужие рассказы. Однополчане его любили. Эдакий бодрячок, звезд с неба не хватает, но душевный. И холост. В общем, человек ничем не примечательный. Таких на Востоке сколько угодно.
Улица, на которую вышел капитан Кросби, именовалась Банк-стрит – по той простой причине, что на ней были расположены чуть не все банки города. В помещении банка стояла полутьма и прохлада и немного пахло затхлостью. В тишине раздавался только стрекот пишущих машинок.
А вот на улице сияло солнце, ветром кружило сор, и воздух дрожал от оглушительной разноголосицы. Настырно гудели автомобили, орали всевозможные разносчики. Люди, сбившись в кучки, отчаянно бранились, казалось, готовые перерезать друг другу глотки, хотя на самом деле были добрыми приятелями; торговцы – мужчины, подростки, детишки – сновали по мостовой, перебегали через улицу, держа подносы, заваленные деревянными поделками, сластями, апельсинами и бананами, банными полотенцами, гребенками, бритвами и прочим товаром. Постоянно кто-нибудь зычно отхаркивался и смачно сплевывал. И, пробираясь среди машин и пешеходов, тонко, жалобно вопили погонщики ослов и лошадей: «Балек-балек!»[1]
Было одиннадцать часов утра в городе Багдаде.
Остановив мальчишку, бегущего с охапкой газет, капитан Кросби купил у него свежий номер. И свернул за угол на улицу Рашид,[2] главную городскую магистраль, тянущуюся параллельно берегу Тигра[3] на добрых четыре мили.
Капитан Кросби на ходу скользнул взглядом по газетным заголовкам, скрутил газету трубкой, сунул под мышку и, прошагав ярдов[4] двести, очутился на углу узкого переулочка, который привел его на широкое подворье, по-местному – «хан». Он пересек открытый двор и толчком отворил одну из дверей, украшенную медной дощечкой. Внутри оказалась контора.
Навстречу с приветливой улыбкой поднялся аккуратный молодой клерк, местный уроженец.
– Доброе утро, капитан Кросби, чем могу быть полезен?
– Мистер Дэйкин у себя? Хорошо, я пройду к нему.
Он открыл еще одну дверь, поднялся на несколько ступенек, прошел в конец довольно грязного коридора, постучался. Из-за двери ответили:
– Войдите.
Комната с высоким потолком была просторна и почти пуста, – только керосинка, на которой грелась в миске вода, низкая оттоманка,[5] перед ней кофейный столик, поодаль – массивный, довольно обшарпанный письменный стол. Горело электричество, а окна были тщательно зашторены. За обшарпанным столом сидел человек, тоже довольно обшарпанный, у него было усталое, равнодушное лицо неудачника, который сам сознает, что ничего в жизни не добился, но давно уже махнул на все рукой.
Эти двое: бодрый, самоуверенный Кросби и понурый, скучливый Дэйкин – посмотрели друг на друга.
Дэйкин произнес:
– Хэлло, Кросби. Прямо из Киркука?[6]
Гость кивнул. Тщательно закрыл за собой дверь. Она была тоже обшарпанная, плохо выкрашенная, но обладала одним неожиданным свойством: закрывалась плотно, ни щелки, ни зазора ни снизу, ни с боков.
Дело в том, что это была звуконепроницаемая дверь.
Как только она закрылась, в облике обоих действующих лиц произошли некоторые перемены. Капитан Кросби смотрел уже не так вызывающе-самодовольно. Мистер Дэйкин перестал так безнадежно сутулиться, во взгляде его появилась твердость. Присутствуй в комнате кто-то третий, он бы, к своему изумлению, увидел, что главный здесь – Дэйкин.
– Есть новости, сэр? – спросил Кросби.
– Да, – со вздохом ответил Дэйкин. Перед ним на столе лежала бумага, которую он только что кончил расшифровывать. Он обвел две последние буквы и сказал: – Местом назначен Багдад.
Чиркнув спичкой, он поджег листок, выждал, пока бумага вся прогорит, а затем легонько дунул и развеял пепел.
– Да, – повторил он еще раз, – остановились на Багдаде. Двадцатого числа будущего месяца. Нам предписано «соблюдать полнейшую секретность».
– Об этом на базарной площади уже три дня идут разговоры, – сухо заметил Кросби.
Его долговязый собеседник устало усмехнулся.
– Полнейшая секретность! На Востоке полнейшей
Дорогу!
