треск рвущейся ткани…
– Глок, глушак на ствол!
Короткая команда. Щелчок предохранителя. Рукоять стилета, идеально подогнанная под оба хвата, опускается в ладонь за три шага до злосчастного закутка. Вторая, сжатая в кулак, поднимается чуть выше, призывая замереть и дать пару секунд на оценку звуковой картины происходящего в кустах, и она мне не нравится все больше.
«Трое. Врываемся и валим,» – показываю жестами спонтанный план, а дальше спускаю с цепей инстинкты, сгущающие время в замедленное кино.
Сердце делает ленивый удар. Два хлопка, звучащие раз в десять дольше обычного, взрываются небольшими фонтанчиками и откидывают назад ржущие головы мудаков, прижимающих тонкие фарфоровые запястья к земле, в то время пока мои руки отдирают третьего, с приспущенными штанами, нависшего над девчонкой, разворачивают его, зажимая рот ровно так же, как он делал мгновение назад, и без сожаления вонзают лезвие стилета в горло на всю его длину. Треск вспоротой кожи, клекочащий хрип и звенящий льдом хруст ломаемых телом веток. Снова удар в груди, уже быстрее, ещё один. Я снова вижу привычную по скорости картинку реальности, в центре которой девчушка в перепачканной грязью куртке и разодранной до пояса юбке тянется к небольшой спортивной сумке. И три жмура рядом.
– Пошли! – сгребаю сумку и девчонку в охапку, пока не успела понять, что именно сейчас произошло, волочу к машине, больше неся, чем позволяя идти самой, и вталкиваю на заднее сиденье, скидывая туда же свою куртку. – Прикройся и пристегнись! Глок! Гильзы?
– В кармане, босс.
– Камеры, свидетели?
– Чисто.
– Адрес! – рявкаю, разворачиваясь к девчушке, забившейся в дальний угол сиденья.
– Ма… Ма…
– Ну!
– Машинистов, – еле шевеля дрожащими губами выдыхает она.
– Конкретнее!
– Семь.
– Глок, ты слышал.
Он трогает машину максимально плавно, чтобы не оставить на асфальте следов покрышек, ввинчивается в поток, идущий на север – в противоположную от Машинистов сторону, и, попетляв по перекресткам с камерами на нормальной скорости, разворачивается.
Всхлип. Короткий, будто испугавшийся сам себя, звук, и дальше новый. Застывший в горле, увидев мое движение к центральным подстаканникам. Я поворачиваюсь, протягивая открытую бутылку:
– Попей.
С опаской берет в руку, смотрит на этикетку и, прислонив к губам, давится, глотая воду, сквозь рвущуюся наружу истерику. С подбородка течет на куртку, с нее растекается по моей и сиденью, а по щекам ручьи беззвучных слез из перепуганных фиалковых глаз. Перхает, все таки подавившись, тянет и прижимает к груди сумку, переворачивая бутылку горлышком вниз, и дёргается, когда недопитая вода льется на неприкрытые коленки.
– Они. Успели? – спрашиваю вкрадчиво, медленно и шепотом, чтобы не пугать девчонку сильнее,
