после этого начинаю раздавать команды:
– Семён, держи Габарашвили на мушке. Николай, – поворачиваюсь ко второму телохранителю, – иди в номер, забери сумки с вещами и в машину. Павел, контролируй ситуацию.
Быстро наклоняюсь к Эве, подхватываю на руки. Слышу ее слабый вздох, замечаю трепет ресниц. Снегирёк приходит в себя, и от сердца немного отлегает. Поворачиваюсь к ее приемному отцу:
– Неприятно было иметь с вами дело… Паспорт девчонки! Быстро!
– Зачем тебе ее паспорт? – скрежещет зубами он.
– Замуж брать буду! – хмыкаю зло. – Там без паспорта никак…
Тот нехотя открывает сейф, достает документ.
– Она еще ребенок! Это похищение! – шипит он, передавая паспорт Семену.
– Ей уже восемнадцать, по закону ты ей больше не опекун, так что имею право. Думаю, девчонка скорее останется со мной, чем с вами…
– Тебе не уйти! Патрули обложат все дороги… ты не выберешься! – плюется ядом полковник Габарашвили.
– Это мы еще посмотрим! – чеканю строго. – Семён, свяжи их и запри. Уходим!
Выхожу в коридор с Эвой на руках.
Тогда же:
Эва
Никак не могу понять, как я оказалась на руках у… НЕГО!
И тут вспоминаю разочарованное лицо приемного отца, злой блеск в глазах дяди и летящую в мою сторону руку. Потом темнота. И вот я на руках у Царя – так я мысленно окрестила этого высокомерного типа, Величаева. Фамилия и имя под стать, чего уж там.
Словно сквозь вату слышу, как Лев переговаривается со своими подчиненными о ватрушке. Так и не понимаю, причем тут какая-то загадочная ватрушка. Потом меня сажают в машину на заднее сиденье. Очень скоро Величаев устраивается рядом, снова хватает меня, перемещает к себе на колени, вглядывается в мое лицо.
Я чувствую себя тряпичной куклой без сил. Голова гудит, словно колокол, в ушах шумит. В первые секунды мне даже не верится в то, что случилось в кабинете папы Авзурага.
Да, меня наказывали раньше, даже один раз досталось ремнем по мягкому месту, когда я вступилась за Риту. Но чтобы вот так… по лицу… наотмашь… нет, такого со мной еще не случалось… здесь, в «Отличной».
До того как попасть в детдом, а потом к Габарашвили, я жила с матерью и отчимом. От меня отказались только в двенадцать лет, и первые годы своей жизни я считала пощечины чем-то вполне обыденным. Только через некоторое время поняла, насколько жестока семья, в которой я родилась.
Может быть, оттого методы воспитания Габарашвили совсем не казались мне жестокими. Да, они полностью управляют нашими жизнями, держат нас за бесплатных работников, раздают команды направо и налево, зато не сопровождают эти команды подзатыльниками, кормят досыта, тепло одевают. Мне ли не знать, что бывают места похуже. Тем неожиданнее была пощечина, хотя я, конечно, знала, что меня не пощадят, если узнают о поцелуе.
– Как ты, Снегирёк? – спрашивает Лев.
Берет меня за подбородок, крутит лицо, оглядывая
