брезгливого невосприятия не только этого кабачка, но и всего окружающего ее мира, что барон фон Штубер и себе невольно поморщился.
– Но вы сами избрали этот кабачок, княгиня, – попытался он оправдаться, как только официант поставил перед ними по стакану сухого вина и по небольшой шоколадке; однако ничего, кроме еще более яростного омерзения в восприятии этой красавицы, не вызвал.
Лукания оставалась единственной женщиной, которую в аристократических кругах Генуи, где располагался ее родовой дворец, называли только так – «княгиня». Притом что даже в этих кругах генуэзцев родовые титулы были не в чести. Куда больше здесь ценилась принадлежность к древним купеческим династиям, восходящим своими предками ко временам «великих генуэзских колонизаций».
– Ибо пришлось снизойти, майор, – процедила Розанда, и на лице ее вновь проступила такая брезгливость, что фон Штуберу стало муторно.
Декабрь 1948 года. Сицилия.
Вилла «Центурион»
Унтер-офицер Ливио Конченцо появился на вилле еще до заката солнца. Анемичного вида человек этот – ниже среднего роста, предельно тощий, с запавшими бледно-серыми щеками, да к тому же облаченный в такой же безликий бледно-серый костюм, – производил какое-то удручающее впечатление. Во всяком случае, он с куда большей естественностью смотрелся бы в эти минуты в палате городской больницы для неимущих или в туберкулезном диспансере, нежели в «легионерском», то есть в древнеримском стиле обставленном, зале «Центуриона».
Умберто Сантароне встретил его дружески, как давнего знакомого; они даже сугубо символически обнялись. Но как раз в это время Ливио обратил внимание на сидевшего за «винным» столиком незнакомого тучноватого господина с багровым скуластым лицом. Перебросившись еще несколькими фразами с Конченцо, курьер теперь уже настороженно взглянул, вначале на германца, затем – на корвет-капитана, явно требуя объяснений. Он считал свою миссию слишком важной, чтобы не позаботиться о собственной безопасности, а главное, о безопасности Валерио Боргезе.
Когда же Умберто представил ему СС-барона, унтер-офицер лишь вызывающе передернул тощими плечиками и с воистину патрицианским достоинством объявил, причем с таким видом, словно бы самого фон Шмидта в помещении не было:
– Не имею чести знать такого. Ни в школе боевых пловцов, ни в отряде «Гамма» он себя не проявлял.
– Он – сухопутный германец, оберштурмбаннфюрер СС, – укоризненно объяснил Сантароне, – человек Скорцени.
– Скорцени – так Скорцени, – продемонстрировал унтер-офицер полное пренебрежение к славе обер-диверсанта рейха. – К тому же не сам он лично…
– В том-то и дело, что мы хотим видеть в этих стенах лично его, Скорцени.
– Это ж как следует понимать – что германцы тоже намерены принять участие в нашей операции? И вы уже смирились с этим?
– Мы по-прежнему остаемся союзниками, –
