рассеянно пробубнил Кальтенбруннер. Его почти обеззубевший рот и так редко преподносил образцы настоящей дикции, но когда он еще пытался что-то невнятно пробубнить…
– Ничего не поделаешь, господин обергруппенфюрер. У Скорцени врагов не меньше, чем у вас. Им бы меня хоть на виселицу, хоть в императоры.
13
– Так как вы изволили выразиться тогда, коллега? – уже несколько веселее спросил Беркута учитель-палач, когда тот выбрался из кузова грузовика. – «Жизнь есть жестокое милосердие божье»?
– Точно, – процедил Беркут.
– А что, мудро сказано. Интересно, кому принадлежат эти слова? «Жизнь – есть жестокое милосердие Божье!» Похоже на девиз рыцаря-крестоносца.
– На девиз одного из тех, кто вынужден был жить, зная, что спасение свое купил ценой жизни другого человека.
– «Вынужден был жить»? Но ведь жить. Так откуда трагические ноты?
– Заплатив за это ценой жизни другого? Кто точно так же хотел во что бы то ни стало выжить, спастись. Божественное решение.
– Что вы собираетесь этим сказать, коллега?
– То, что гибель пленного из похоронной команды – это ваше преступление. Ваше, а не мое, «кол-лега».
– Вас убедили в этом оставшиеся в живых могильщики?
– Нет, почему же.
– Они, – свирепо улыбнулся офицер. – Они-они. Мой вам совет: никогда не слушайте могильщиков.
– Дело не в них. Нельзя было расстреливать того, кто бросился вытаскивать меня из могилы.
– А любого другого – можно? Тогда ваша совесть была бы чиста?
Беркут потупился, словно осознавший свою неправоту школьник. Обер-лейтенант презрительно, не по-учительски посмотрел на него, поиграл желваками, наверное, сдерживая при этом вспышку гнева, и наконец произнес:
– Вы неблагодарная свинья. Впрочем, ничего другого от вас, русских, ожидать и не приходится.
– Дело не в благодарности.
– Молчать! Моя команда будет продолжать расстрелы каждый день, в течение двух последующих недель. В любой из этих дней вы можете обратиться к любому охраннику, и я заменю вами первого попавшегося обреченного.
– Это обязательно?
– Таким образом у вас появится прекрасная возможность искупить свою вину перед заменившим вас пленным. Тем, рыжим. А пока, из чувства профессиональной солидарности, я устрою вам райскую жизнь. В этом-то лагере! Райскую. Несмотря на всю вашу русско-свинскую неблагодарность. Эй, солдат, отвести пленного в санитарный блок. Передай старшему блока мой приказ: ни в коем случае не трогать его! До особого распоряжения. Питание – усиленное. Жизнь – это действительно жестокое милосердие, коллега, – снова обратился он к Беркуту. – Но ведь запомнить фразу – это еще не все. Запомнить и хвастаться ею – тоже еще не все! Нужно осознать, охватить внутренним чувством души всю бездну ее мудрости. Всю вещую прорицательность ее.
