что же? Ехать в действующую армию, по этим документам вклиниваться в какой-либо полк и топать на Берлин? Рассчитывая, что потом вернемся на гражданку уже с настоящими, фронтовыми?
– Не пройдем мы в действующей. Слишком большие чины. – Меринов вновь испил минералки, но в этот раз она показалась ему куда вкуснее. Как и майору. Они сидели по разные стороны родника, решив, что нужно дать шинелям проветриться, чтобы не чувствовалось запаха дыма. Как-никак шинели были новенькими. И возвращались они пусть из далекого, зауральского, но все же – госпиталя.
– Смершевцы с первого дня расколят так, что труха из нас посыпется.
– Тогда остается один выход – обосновываться в этой землянке?
– Жаль только, что дело к зиме идет, – облегченно вздохнул Меринов, обрадовавшись, что наконец-то майор пришел к тому единственно мудрому решению, к которому лично он пришел еще вчера вечером, как только они наткнулись на это лесное пристанище. – Если верить карте, в шести километрах отсюда – станция, в пяти – село, в четырех – небольшой хуторок.
– А ты поверь ей.
– Фронт мы с тобой, майор, прошли, в плену выжили. Как выживать в лесах и болотах, убивать и защищаться, нас тоже обучили дай бог каждому. Я ведь когда воровской малиной увлекся, сотой доли того не знал и не умел, что умею сейчас. Ты – тем более. Другое дело, что по школьным наукам ты грамотнее меня.
– Но ведь мы же говорим сейчас не о школьных отметках.
– Верно… Мы говорим о том, что мы с тобой – здоровые, обученные, хорошо обмундированные и не менее хорошо обстрелянные мужики. У нас есть деньги и оружие. Даже мины у нас есть – что тоже может пригодиться. И явочная квартира… По крайней мере до тех пор, пока мы глаза германцам мылить будем да подыскивать тайные явки у местных вдовушек. Так какого черта совать голову в петлю? Немец ведь все равно обречен. Не согласен, лагерь-майор?
– Мы все обречены, – уклончиво поддержал его Кондаков. – Что дальше?
– А дальше – жизнь. Зиму перекантуемся. К весне переберемся ближе к югу. Войну переждем, а там посмотрим; то ли здесь с надежной ксивой осядем, приживемся, то ли за кордон махнем. Как его переходить – нас учили. Все же против большевиков сражались – с такой строкой в биографии нас должны там за своих принять. Чего молчишь, лагерь-майор?
Ход рассуждений капитана был ясен Кондакову еще до того, как тот заговорил, как изложил свой план. Однако «лагерь-майор» умышленно не раскрывал этого, желая услышать от всегда такого молчаливого, скрытного Меринова все, что тот вбил себе в башку.
– Какого ответа ждешь от меня, капитан?
– Хочу знать: принимаешь мой план?
Кондаков поднялся и посмотрел на Меринова сверху вниз. Тот продолжал сидеть, однако майор заметил, что рука капитана легла на расстегнутую кобуру.
– А если нет?
– Не станем же мы пулять друг в друга, лагерь-майор, – улыбка, которой он осветил свое лицо, показалась Кондакову
