от времени человек и впрямь звучит гордо, но стоит только с высоты птичьего полета бросить взгляд на историю рода людского, как восторгов сразу же поубавится. Великий пролетарский писатель и основоположник социалистического реализма был все-таки слишком большим оптимистом. Каннибализм, человеческие жертвоприношения, жестокое преследование иноверцев, костры святой инквизиции, безжалостный геноцид целых народов, истребительные войны и чудовищные социальные эксперименты на себе подобных – вот далеко не полный перечень славных деяний рода Homo. Редкие подвижники и бессребреники, рождавшиеся во все эпохи, погоды не делают. Бал всегда правили корыстолюбцы и пройдохи всех мастей, на корню губившие слабые ростки альтруизма, так что чувствительным натурам впору не только вздребезнуться и сопритюкнуться, но даже, может быть, подудониться. Посему не станем лезть на рожон, а примем компромиссное решение: человек не так чтобы уж совсем из рук вон плох, но и не вполне хорош. Проверенная и осторожная политика золотой середины.
С другой стороны, успехи Homo sapiens в конкурентной борьбе бесспорны. Его агрессивность, исключительная изобретательность и поразительная пластичность всегда были выше всех похвал. В конце концов, это чуть ли не единственный биологический вид (среди крупных позвоночных), сумевший занять все экологические ниши на планете. Прошагав с бодрой жизнеутверждающей песней по шести континентам нашего небольшого шарика, Человек Разумный не оставил своим двоюродным братьям буквально ни единого шанса.
При всем при этом человек смотрится на фоне упомянутых меньших братьев крайне невыгодно. Он вздорен, суетлив, истеричен и редкостно неуклюж. Непринужденная грация крупных кошек явно не про него. Преследующий антилопу гепард – это воплощенное изящество: он летит как птица, почти не касаясь земли. Да и наши домашние мурки запросто дадут сто очков вперед колченогому представителю рода Homo. Волчья стая бесшумной тенью скользит по ноздреватому снегу, и даже нескладный губастый лось обнаруживает в каждом движении своеобразную ломкую пластику. Одним словом, все живое демонстрирует удивительную соразмерность, и только человек, бесповоротно вывалившись из среды обитания, неуклюже топчется на обочине, поминутно утирая сопли. Впору процитировать Гоголя: «Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз – вышел нос, хватила в другой – вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: “Живет!”»
И в самом деле: очень похоже, что природа не успела как следует навести глянец на род людской, выпустив в мир неотшлифованное изделие, сырой продукт, своего рода полуфабрикат. Поэтому я очень хорошо понимаю Киплинга, который любил тропическое зверье куда больше собственных кровников. Народ джунглей у него благороден, прям, справедлив и живет по строгим законам. Разве можно сравнить запуганную и суеверную деревенщину индийской глубинки с вольными лесными жителями? Даже старый увалень Балу вызывает больше уважения, чем самый продвинутый дехканин. Правда, лягушонок Маугли в конце концов торжествует, но его победа неминуемо обернется поражением, потому что усидеть на двух стульях невозможно. Порождение совсем иного мира, мира людей, он рано или поздно должен будет сделать выбор, и каким этот выбор будет, сомневаться почти не приходится. Именно в этом как раз и заключается подлинный трагизм киплинговской сказки.
Разумеется, Киплинг не писал ученого трактата. Мир его обаятельных персонажей предельно условен. Тем интереснее бьющая в глаза неукорененность главного героя, безнадежно повисшего меж двух миров. Да разве только в несчастном Маугли дело? Он, по крайней мере, свой – родной и привычный, хотя и отмечен печатью нездешнего происхождения. А вот селяне – это совсем другой коленкор: чужие, опасные и недобрые, не вызывающие никаких чувств, кроме настороженности пополам с высокомерным презрением. Неслышно скользя меж лиан, Багира зорко следит за охотниками, расположившимися на ночлег (у одного из них есть даже английский мушкет). «Что они собираются делать?» – спрашивает она у Маугли. «Они поели, а теперь будут курить, – отвечает Маугли. – Люди всегда делают что-нибудь ртом».
Беда в том, что человек эволюционировал слишком быстро. Неторопливая природа попросту не успела должным образом обтесать своего очередного первенца. Привыкшая действовать методом проб и ошибок, она наивно полагала, что впереди у нее вечность. Когда сообразительный двуногий примат догадался вооружиться острым камнем, овладел огнем и заговорил, генетическая полноценность популяции отступила на второй план. Социальность стала властно попирать биологию. Заработали совсем иные, незнаемые прежде факторы, и первой среди равных была конечно же членораздельная речь. Речь необычайно расширила приспособительные возможности наших далеких предков, позволив передавать от поколения к поколению неслыханный доселе объем информации. Умный человек в значительной степени освободился от жесткого давления отбора и немедленно окружил себя второй, рукотворной, природой, где работали уже совсем другие закономерности.
Но
