то кается доселе,
над мёртвыми рыдать мне не по чину:
на кладбище, в ограде тёмных елей,
кадиш пропеть положено мужчинам.
Я – девочка, подранок, полукровка,
не убегала от расстрела ночью.
Как долго я живу и как неловко
оборванных на вдохе одиночеств
я груз несу. Не распрямить мне плечи.
Прострелена подслушанною шуткой,
мгновенно я лишаюсь дара речи,
дар плача укрывая в промежутке
меж старостью и неизбывным детством,
не знавшим ни шаббата, ни кашрута.
Оно от тех досталось мне в наследство,
кто уронил последнюю минуту
на этот плац, утоптанный надёжно,
кто не услышал звук последней пули
пред темнотой… Укрою осторожно,
пока меня оттуда не вернули,
тех, кто замёрз в могиле безымянной,
весны и новой жизни не дождался…
Не залечить мне этого изъяна,
что горечью в крови моей остался,
ни праздником, ни радостью, ни счастьем.
Мне в небо не взлететь рассветной птицей.
Беспамятство любовного причастья
без памяти о них не повторится.
И нерождённым умирает слово,
и высыхают слёзы на ресницах,
и пепел Клааса прозреньем новым
в бессонницу мою опять стучится.
Виктория ШИЛЯЕВА, 31.12.2016, Шверин, ФРГ
Узникам нацистских лагерей смерти и воинам-освободителям посвящается
Когда слушаешь свидетеля, сам становишься свидетелем.
Эли Визель
Предисловие
Написано уже несколько вариантов начала. Но каждый раз я понимаю: нет, это не то. Не те мысли, не те слова, не те образы… А где они, те слова, которыми можно описать всё это? Иногда, когда я пишу, у меня дрожат руки. И я плачу, втайне от всех. Как же тяжело! Я понимаю, что взвалила на себя неподъёмный груз. А ведь думала, что сильнее: ну ведь кровь из носа не идёт, а про то, что бывают внутренние кровотечения, когда кровь сочится из сердца, как-то не подумала. Мне снова и снова приходит на ум мысль: эта тема не для меня, нужно отказаться. И без меня всё произошедшее не канет в неизвестность. И сама себя так уговариваю: писать эту книгу я приняла решение самостоятельно. Никто ничего не требовал. Значит, зачем-то мне это нужно?!
Мне необходимо об этом написать. Но как это сделать, как найти в себе силы рассказать о том, что увидела и услышала, если всё это просто не умещается в сознании?! И для кого я буду рассказывать… Вопросов было много, и они не давали мне покоя. Я поняла, что просто заболела этой темой.
Почти год я изучала архивные материалы, свидетельства очевидцев, документы, книги. И не стану уже в который раз утверждать, что сегодня такая информация очень нужна и важна. «Нет ничего непреложней фактов», – сказано давно, но очень точно. Значит, это будет репортаж. Значит, это будут вопросы, на которые я постараюсь ответить: прямо, чётко, без лишних эмоций и оценок. Я просто расскажу обо всём, что узнала сама. Расскажу своей внучке и её ровесникам о концентрационном лагере Аушвиц-Биркенау, который во время Второй мировой войны был расположен в польском городке Освенцим. Я отвечу на её вопросы. Но сначала покажу один снимок.
Слово «Освенцим» я, научившись читать, сама разобрала на обороте маленькой пожелтевшей фотографии. Была у меня такая игра: я доставала из большой картонной коробки чёрно-белые снимки – родителей, сестёр, бабушек, дедушек и просто каких-то дальних родственников и знакомых, цветные открытки с изображениями залов Эрмитажа, старинных дворцов Петергофа – и поселяла своих «персонажей» в эти залы. Разыгрывала целые истории с приключениями, погонями и пленом, а потом чудесным освобождением. Но этот снимок я всегда откладывала в сторону. На нём было слишком много людей: какие-то военные, лица мелкие, плохо различимы, стёрты. Но на обороте можно было прочесть: «Дорогая мама! Это моя красноармейская семья. В этой семье найдите меня. 8 августа 1945 года, г. Освенцим»…
…Дверь закрывается. Я остаюсь в комнате одна. Осматриваюсь. Это небольшое узкое помещение с тремя столиками и шкафом с книгами, за стеклянной перегородкой – копировальный
