ей пошёл обратно и тут он вспомнил, если он уснёт, жена разбудит его в шесть часов утра и заставит вынести ведро с мусором.
Постоял, подумал:
– Выйду охолонусь* маненько*, может и сон придёт.
Взяв ведро, он как был в исподнем* белье, стал одеваться.
Сунул ноги в чуни* с галошами, накинул зипунок* на плечи, на голову шапчонку, вышел на улицу.
Холодный ветер чуть не сбил с ног, осторожно ступая, он двинулся к мусорным бачкам.
Высыпал ведро, повернул обратно, сделав несколько шагов, остановился, крепче запахнув зипунок, стоял прислушивался.
Ему показалось, что из мусорного бачка донёсся писк.
– Будьте вы не ладны, – подумал он о соседской детворе. – В такую погоду закинуть в бак кутёнка* или щенка, ведь замёрзнет!
Авдей вернулся, внимательно осмотрел бачки, пошарил рукой и наткнулся на тугой свёрток, который шевелился и издавал хриплые звуки.
Вытащив его наружу, Авдей понял, что в руках у него был ребёнок.
Он прижал его к груди, прикрывая полой зипунка, бросив ведро, поспешил домой.
Силы оставили его, ноги еле двигались, слёзы застилали глаза.
Войдя в дом, он хотел громко позвать жену, но из горла вырвался стон, грудь сдавило рыдание.
Полюшка в свои восемьдесят лет была маненько* глуховата, но что-то заставило её проснуться. Она встала и, сутулясь, мелкими шажками вышла в коридор, включила свет и онемела.
В коридоре стоял её Авдеюшка, по щекам его текли слёзы, он что-то очень бережно прижимал к груди, вынув свёрток из-под полы, трясущимися руками протянул жене.
Взяв его, Полюшка понесла его в горницу*, положила на кровать, развернула. Перед их глазами предстала новорождённая девочка, синюшная, с неотрезанной пуповиной.
Полина в молодости работала медсестрой в больнице, и обращаться с новорождёнными она умела, приказала согреть воды, и принести корыто.
Выкупав ребёнка, завернула его в простынку, они сели на кровать. Девочка крепко уснула, согревшись после купания.
– В скорую надо бы позвонить, милицию вызвать,– сказал Авдей.
Жена удивлённо на него посмотрела.
– Откуда у нас телефон-то? Отродясь* не было, а к соседке Пелагее стучать в четыре часа утра, себе дороже будет, ору* не оберёшься, подождём до утра.
Так и сидели они, прижавшись друг к другу, тихо плакали, почему сейчас, в старости, а не раньше в молодости? Авдей смотрел на свою жену, вспомнил, как увидел её впервые статную красавицу, из соседнего села, и как бегал к ней на свидание шесть вёрст, и как поженились: свадьбы не было – оба одиноки.
Они молили бога, послать им ребёночка – девочку, Аннушкой бы назвали, но не дал господь им такой милости. А теперь, сидя на кровати, Полюшка прижимала дитя к своей высохшей груди и тихо покачиваясь, сквозь слёзы пела колыбельную.
Им не хотелось, чтобы наступало утро, знали, что утром они осиротеют и снова останутся одни, поэтому сидели ещё теснее прижавшись, оберегая своё найденное счастье.
Утром приехала милиция и скорая, записали все, что рассказали старики. Заполняя бумагу, милиционер спросил:
– А как её записывать?
Полюшка вся встрепенулась.
– Так Анной её звать, Анна Авдеевна, а фамилия у неё Соловьёва.
Все удивлённо уставились на неё, Полюшка, опустив голову, тихо сказала:
– Мы хотели дочку-Аннушку, да бог не дал, – замолчала, слёзы капали ей на грудь.
– Так и запишите, – сказала врач. – Какая разница? Пусть будет Соловьёва.
=========
Село Заречное раскинулось в низине, оно утопало в зелени. Аккуратные домики с узорчатыми ставнями и цветными заборами украшали его.
На высокой сопке, чуть вдали от села, стоял дом, он напоминал барак. Крепкий забор и крепкие решётки окружали его. Это был детский дом, жители села старались не подходить близко к нему и детей туда не пускали.
На скамейке за углом барака, сидела худенькая девочка, густые чёрные волосы, огромные чёрные глаза с длинными ресницами печально смотрели вдаль. Аннушке было шесть лет, и ни разу она не выходила за пределы ограды. Она с тоской смотрела на птиц, завидуя их свободе, они могли свободно лететь куда угодно, поднимаясь высоко в небо и осторожно опускаясь на тонкие ветки, расправляли крылышки, грелись на солнце.
У Анны была одна тайна, каждое утро и вечер, она залезала в густые кусты, что росли у забора и через узкую щель в нём, следила как мамы
