и увидела его.
Люк, черные, металлические прутья решётки; упираясь спиной в сырую каменную кладку с одной стороны, он висел в воздухе над мутной, желтоватой водой, он не знал, сколько он сможет так провисеть, но никогда не отказывал себе в испытаниях. Сбежать из родной темноты, чтоб хоть одним глазком глянуть на Королевскую процессию. Сначала долго привыкать к яркому электрическому свету, щуриться, смахивать разъедающие слёзы, мотать головой, будто блохастый Каа, но потом, потом – увидеть.
Столбы неонового света, удерживающие на своих плечах голубой, синтетический экран; он навсегда усвоил – неба нет. Небо – это то, что сотворил не бог, а люди. Именно их дети шествовали сейчас по отполированной до блеска поверхности новой земли. Изумрудная эмаль текла, как река под белыми, босыми ступнями. Девушки шли, укутанные в синий свет и живой шёлк, процессия, как брошенная по ветру узкая лента, терялась высоко в складках сияющего города. Новый мир держался на каждой из них, как миф на трёх китах, они будущие матери, будущих матерей. Они – Арнии.
Мышцы ныли, боль маленькими, черными муравьями пробегала под кожей. Он чувствовал укусы то тут, то там, но продолжал висеть. И вот потянулись провожающие юнии, маленькие, с одинаковыми золотыми кудряшками, в белых длинных платьях, с закрытыми глазами, они шли медленно, мерно вдыхая и выдыхая. Он знал, что они видят запах, так же твёрдо, как то, что неба нет. Это знал каждый в его мире.
И тут он увидел её, она чуть наклонила голову, на один удар сердца позже сделала шаг и он понял – она тоже видит его. По телу прошла горячая волна паники. Он дёрнулся и сорвался вниз, с гулким плеском ушёл под воду. Люк всё так же ярко светился из-под воды, но идущая процессия больше не отбрасывала тень. Он вынырнул, сплюнул воду, рассмеялся своему страху, подгрёб к бортику и вылез из воды. Любопытная юна, посмевшая пренебречь правилами, никогда не осмелится никому рассказать о чумазой, узкоглазой физиономии любопытного джагга. На том и стоят их три кита. Каждому своё. Ему тьма, ей – свет. Ему земля, ей – воздух. Ему зрение, ей – обоняние.
Мы – муравейник и мы расскажем тебе историю. Слушай. Или смотри. Как умеешь.
Его зовут Сельджу, он – джагг, от рождения до смерти его путь – тьма, сквозь мрак искать воду, рыть всё новые и новые тоннели, дробя камень, уходя вглубь и никогда не смотреть вверх. Не смотреть туда, где неба нет. Удивительно, что именно джагги, не покидающие темноты, наделены самым острым зрением из всех ныне живущих под землёй.
Сельджу молод, но удачлив, на его шее красуется ожерелье из тринадцати мелких, но острых зубов Матушки Варны. Пусть твоё воображение не рисует старую сморщенную старуху, бросающую зубы в пустой колодец с просьбой о лёгкой смерти, Матушка Варна наш заклятый враг – муравьед. Каждый джагг почтёт за честь отметить свой год охотой на Варну и тем самым почтить наш муравьиный род. Мы – нить, отыскав которую, можно выйти из самого запутанного лабиринта тоннелей.
Сельджу удачлив, но любопытен, и хотя его грудь защищает чешуйчатые пластины, пойманных им панголинов, внутри он уязвим. Каждый раз он приходит на самый Край, в холодный тупик, пробирается кротовой норой в самое сердце нашего Дома, без страха ложится на гладкий, помнящий предков камень, и ждёт. Ждёт нас.
Сельджу всегда искал, но никогда не знал что. Он снова и снова возвращался в холодный колодец, ложился и смотрел вверх, в узкую темноту неровного тоннеля, в конце которого для него горел свет. Маленькие, рыжие муравьи покрывали его тело, кожу жгло, но он терпел, ему нужен был их запах. Закрывая глаза, он считал звёзды, которых никогда не видел, обнимал солнце и чувствовал его жар в себе. Он хотел верить, что солнце есть.
Согревшись, он поднялся и, не стряхивая с себя муравьёв, ловко полез вверх, цепляясь за щели между плитами. Совсем скоро лицо обожгло холодным, свежим воздухом, юный джагг остановился, вытянул руку и нащупал рёбра решётки, чуть подтянулся, перенёс вес и замер. Теперь он видел в прорези тускло освещённый полукруглый зал. Откуда-то Сельджу знал, что зал называется библиотекой. Ровные ряды высоких шкафов упирались в потолок, тьму разгоняли светящиеся корешки и изумрудная вязь букв.
Внизу, цепочками перемещались юнии, некоторые из них сидели, опустив голову над сияющей поверхностью стола; изумрудная вязь висела в воздухе, невесомая и хрупкая паутина. Здесь не было ни одного миллиметра шершавой, настоящей, остро пахнущей бумаги, которой когда-то пользовались Люди, всё имело природу воздуха, иллюзии, информация в единицах и нулях. Сельджу помнил, что так было не всегда. Он не мог, но помнил, запах бумаги и краски, что чернила были синие, чёрные, зелёные, красные, и что они оставляли кляксы, а умение писать ими по бумаге – искусство.
Он висел долго. Свет погас, последние посетители покинули зал, но изумрудная вязь на корешках продолжала рассеивать мрак. Дверь с щелчком закрылась и воцарилась тишина. Сельджу выждал пару ударов сердца и держась одной рукой, второй стал вынимать решётку. Он делал это уже тысячу раз, теперь получалось быстро и тихо. Повесив решётку на крюк, он свесился в
