достал складной нож и, наклонившись над пострадавшим, со всеми возможными предосторожностями отсек выступающий бутон, стараясь резать как можно ближе к скальпу. Неестественно тугой, словно резина, предмет источал жидкость, напоминающую водянистую кровь, и Тоун содрогнулся, увидев на срезе волокна, похожие на нервы, и хрящевидную сердцевину. Поспешно отшвырнув омерзительный ком на прибрежный песок, он поднял Фалмера на руки и, пошатываясь, направился к оставшейся лодке. Несколько раз он валился с ног, роняя больного и в полуобмороке падая на бесчувственное тело. Он то нес, то тащил по земле свою ношу, но все же сумел кое-как добраться до лодки. Из последних сил ему удалось усадить Фалмера на корме, прислонив к куче сваленного там снаряжения.
Горячка обострялась с каждой минутой. В глазах мутилось, в мозгу плыло, ноги подкашивались, точно камыш, но Тоун вернулся за аптечкой. Прошло немало времени, прежде чем он в мучительном напряжении сил, в полубреду смог оттолкнуть лодку от берега и забраться в нее из воды. Он греб машинально, не чувствуя рук, не соображая, что делает, но в конце концов лихорадка полностью овладела им, и он даже не заметил, как весло выскользнуло из ослабевших пальцев…
После этого он как будто дрейфовал сквозь преисподнюю странных грез, залитую нестерпимым светом палящего солнца. Так оно длилось столетиями, а затем он погрузился в кишащую призраками тьму и в сон, полный невыразимых голосов и лиц, и все они в конце концов обернулись голосом и лицом Фалмера, который снова и снова излагал свою кошмарную историю, и Тоун слышал ее даже в бездонной пропасти своих грез.
Он очнулся под желтыми лучами рассветного солнца; в голове относительно прояснилось. Несмотря на слабость, первая его мысль была о Фалмере. Неуклюже повернувшись, едва не свалившись при этом за борт, Тоун уселся лицом к своему компаньону.
Фалмер все так же полулежал, прислонившись к груде одеял и прочего имущества, обхватив руками подтянутые к груди колени, точно в приступе столбняка. Лицо его застыло жуткой маской мертвеца, а вся поза напоминала трупное окоченение. Но вовсе не это заставило Тоуна задохнуться от ужаса – ужаса, который рождал в душе надежду, что Фалмер и впрямь мертв.
По всей видимости, Тоун провалялся в бреду беспамятства полдня и всю ночь, а между тем чудовищный бутон, которому, похоже, подрезка пошла лишь на пользу, вновь со сверхъестественной скоростью пророс из головы Фалмера. Достигнув дюймов шести или семи, отвратительный, толстый бледно-зеленый стебель теперь ветвился, подобно оленьим рогам.
Но еще страшнее – хотя, казалось бы, куда страшнее – было то, что такие же стебли проросли из глазниц: выдавив наружу глазные яблоки, ростки теперь взбирались по лбу. И они тоже начинали разветвляться. Окрашенные в бледно-розовый цвет кончики рогов подрагивали, ритмично покачиваясь в теплом, безветренном воздухе… Изо рта высовывался еще один стебель, загибаясь вверх, подобно длинному белесому языку. Он пока еще не начал ветвиться.
Тоун
