Наблюдает за мной?
Моя подруга Нора посмеивается, что я фантазерка и сама за всеми наблюдаю. Доля правды в ее словах есть. Я ловец: везде выискиваю персонажей для своих картин и рисунков. Мысленно фотографирую «натурщиков» на улице, в супермаркетах, в метро – везде, если вижу необычную внешность. Телефон для этого мне не нужен, зрительная память у меня хорошая, да и вряд ли кому-то понравится, что его снимает незнакомый человек.
Нестандартные внешности мне особенно интересны. Привлекательные или нет, не имеет значения. Важно, чтобы они выделялись, как эта девушка с хохолком. Я вытащила из сумки блокнот и фломастер – набросаю украдкой эскиз к ее портрету, подчеркну ее схожесть с цаплей. Это скрасит очередное бесполезное ожидание – сижу в кафе целый час и уговариваю себя, что не стоит волноваться: Стас просто запаздывает, задерживается на работе, застрял в пробке или что-то еще. Найду тысячу причин, чтобы его оправдать, хотя прекрасно знаю, в чем дело. Опять я попалась.
Перерисовать бы фломастером последние два года! Не придется больше всем врать, переживать, зря на что-то надеяться. К тому же врать нет смысла – моя мать вроде ястреба: все засекает и явно догадывается, что со мной происходит. Сказать бы ей правду: «Влипла я и ничего не могу с собой поделать», но признаться не хватает смелости. Мать меня не поймет, не утешит. Для нее это будет лишний повод меня раскритиковать и припомнить мне все мои грехи. Признание только углубит трещину в наших отношениях. Если уж исповедоваться, так лучше перед бабушкой. Она старой закалки, в прошлом учительница и, несмотря на дикую категоричность и упрямство, сопереживать умеет.
Прокручивая в сотый раз в голове, признаться или нет, я безотрывно смотрела на телефон, пытаясь оживить его своим взглядом. Он, само собой, молчал. Всегда молчит, когда умоляешь его зазвенеть. «Стас попал в пробку», – убедила я себя. Самообман – это типа болеутоляющего средства. Принял «таблетку» и видишь все в радужных красках. Перестает «таблетка» действовать, и возвращается боль. Самой удивительно: сознаю это, но продолжаю лечить себя иллюзиями. А ведь созрела, чтобы все обрубить и свободной шагнуть в новую жизнь. Однажды я так и сделала, но недолго продержалась – поверила лживым обещаниям Стаса.
В эту минуту я поймала нацеленный на меня взгляд девушки-цапли. Выходит, мы обе наблюдаем друг за другом. Не такая уж я фантазерка, как считает Нора. С какой стати эта девица-подросток (больше девятнадцати ей не дашь) откровенно меня разглядывает? Не буду делать эскиз, она еще заметит, а, вернувшись домой, сяду за мольберт, пока свежи в памяти все детали. Новый холст назову «Люди-птицы» и помещу девушку на заросшее озеро или на болотистое место, где обитают цапли. Тростник там живой – пробираешься сквозь его гущу, стебли тянутся к тебе, цепляются за руки, обкручивают их, могут не отпустить. Так и останется она навечно в зарослях на моей картине.
– Еще кофе? – подошел официант. Субтильный, с вытянутым лицом и прозрачными, почти как без зрачков глазами. Вылитый персонаж работ Модильяни.
– Да, пожалуйста, – кивнула я, передумав уходить. Посижу еще немного в воздушном замке, надеясь, что Стас все-таки придет, затем поеду домой, где ждет меня начатый рисунок. Завершу его сегодня. Даже в самом мерзком настроении я не перестаю трудиться. Мои работы меня поддерживают. У нас взаимный обмен: я вдыхаю в них жизнь, а они – в меня. Когда накатывает мрачное настроение, смотрю на них, и легче становится. «Может, ты с ними еще и советуешься? Ну ты и сочинительница!» – смеется надо мной Нора.
– Ваш кофе, – вернулся белоглазый официант. За те несколько минут, что он отсутствовал, его зрачки совсем растворились. Он наклонился, ставя передо мной чашку, и зрачки вернулись назад.
Частично Нора права – у меня зрение художника-сюрреалиста. Такой я родилась и такой бы осталась, если бы выбрала другую профессию. Я целиком со всеми своими клеточками, косточками, сосудиками состою из слова «художник-сюрреалист». А Нора – стопроцентный реалист и считает, что фантазия – опасная штука: начинаешь верить в собственные сказки. А что касается искусства, говорит она, талантливое произведение можно создать без всякого вымысла, сама жизнь предлагает заманчивые сюжеты, и приводит в пример классиков: они не изощрялись, правдиво и блестяще отображали действительность. «Сюрреализм отжил свое», – заявляет она. «Не отжил, а принял другую форму», – возражаю я. Мы обе художницы, но наши вкусы, мнения и предпочтения противоположны. Удивительно, что мы сумели подружиться. Консерватизм сближает Нору с моей бабушкой, несмотря на разницу в возрасте в сорок пять лет.
В одном подруга ошибается – реальность от выдумки я отличаю, с ума не сошла. Но кое в чем я с ней согласна: воображение – хитрая вещь. Поосторожнее надо с ним, оно может исказить воспоминания и даже заставить поверить в выдуманное. Все начнет переплетаться, и сам запутаешься, что было на самом деле, а что нет.
Посидев еще полчаса, я обозвала себя в очередной раз дурой и, расплатившись, двинулась к выходу. Проходя мимо девицы-цапли, я украдкой глянула на нее напоследок, чтобы закрепить в памяти
