тый раз. Иногда мне кажется, что нас в доме двое, иногда, что есть еще кто-то. Я недолго брожу одна по пустынному дому – даже мебели нет, только лишь большой стол на шестнадцать человек, и всего один стул, – и понимаю (или даже вспоминаю), что все это уже было, в другом, измененном виде, но я все это уже видела: этот дом, эти сцены, эти зарисовки. Я словно в чьей-то театральной постановке, конец которой не помню (середину и начало я тоже плохо помню). Понимаю, что я здесь не по своей воле – меня пригласили, а я не смогла не поддаться соблазну и пришла, несмотря на то что это могло быть опасно – я одна в незнакомом месте, хоть и кажется оно до боли знакомым.
Вот я недолго хожу и встречаю его, такого знакомого незнакомца – вот оно! – чувство облегчения. Одновременно с ним по спине бежит холодок. Его природа мне незнакома, но я привыкла доверять себе, поэтому не перестаю повторять себе: «Не доверяй ему. Будь осторожнее!» Но только уже слишком поздно, как только я замечаю его, а он – меня, мое тело перестает меня слушаться. Лица его обычно не видно – оно всегда в тумане, но на этот раз я могу разглядеть его глаза. Сначала мне показалось, что он одет во все черное, но, когда он стал двигаться и луч тусклого света смог ухватиться за него, я присмотрелась и поняла, что объемная хлопковая куртка на нем была темно-коричневого цвета. Это ни на что не влияло, спокойнее мне от этого не стало. Во мне все еще жило сомнение. Где-то здесь в этих стенах бродила угроза неспешным шагом.
Как только наши взгляды встречаются, я забываю о себе. Ты молчишь, разворачиваешься ко мне спиной и направляешься в другой зал. Мои ноги уже не чувствуют пола, я парю в воздухе – горизонтально, параллельно полу, на высоте одного метра над ним. Меня словно парализовало – не могу пошевелиться, лишь глаза все еще могут видеть все, что происходит в пределах видимости. Они судорожно носятся от одного края до другого, хватаются за стены и немногочисленные предметы, что остались в комнатах. Не могу сказать ни слова, даже звука не могу издать – губы плотно закрыты. Ты идешь вперед, не спеша, не оборачиваясь, а я медленно разрезаю пространство своим телом – следую за тобой. Я слышу глухой звук твоих ботинок, вдыхаю пыль, поднимаемую ими, а ты переходишь из одной забытой комнаты к другой. Мне становится по-настоящему страшно. Я как будто плыву в пространстве, а тебя это словно не интересует, ты идешь к своей цели – знать бы, что это. Мы прошли через очередную комнату. Вот где вся мебель! Кто-то придумал стащить всю мебель в доме в одну комнату, просторную, с заколоченными окнами, и накрыть ее белыми простынями. (Наверное, тут не такая высокая влажность, как в других частях дома). Со временем простыни перестали быть белыми. Мое тело все еще плыло через комнату, словно труп, отправленный по водам – за неимением лодки, пришлось импровизировать и превратить тело в лодку, наделив его всеми качествами лодки. Несколько раз я, сама того не желая, задела собой не то столы, не то стулья – под простынями не было видно, ведь мебель стояла иногда близко друг к другу или даже друг на друге, – и звук отодвигающейся ножки стула или стола напугал меня, хоть я и была его невольным источником и проводником.
Мой таинственный сопровождающий даже не шелохнулся и все продолжал идти вперед. Мое благополучие его совсем не интересовало. Не было сомнений, что это все его рук дело – это его способности заставляют мое тело повиноваться неозвученным вслух приказам. Наконец мы попадаем в зал с высоким потолком. Я узнаю этот зал – я тут определенно была раньше. Вот она черная лестница, ведущая на второй этаж, хотя на самом деле, второй этаж настолько высок, что это даже не третий этаж обычного дома, а четвертый – все из-за желания бывших хозяев смотреть на эти невероятно высокие потолки, которые когда-то были расписаны как изображениями птиц, зверей и растений. Лестница настолько широка, что на одной ступени одновременно могли бы разместиться четыре человека. А второго – или третьего, или четвертого – этажа в этой части дома вовсе нет, лестница никуда не ведет, она заканчивается площадкой или подиумом, который огорожен перилами и балясинами черного цвета, и напоминает небольшого размера сцену для публичных выступлений перед толпой, собравшейся внизу.
Я вдруг застыла в воздухе внизу, где должны были собираться люди, а он стал подниматься по лестнице, все так же не спеша и не смотря на меня. Когда он поднялся на площадку, то впервые за время нашего перемещения по дому посмотрел на меня. Его взгляд был тяжелым, пронизывающим и веющим смертью. Я почувствовала, как ладони мои стали вдруг холодными, словно из них ушла вся кровь и сконцентрировалась в моих висках. Мое тело вдруг стало медленно подниматься наверх – ровно к нему, а он все смотрел на меня, но я не могла смотреть на него. Мои глаза метались – то влево, то вправо, – я пыталась оценить, насколько критична моя ситуация. И вот мы с ним почти поравнялись. Он не стал поднимать меня на один уровень с тобой, поэтому подошел к перилам ближе и склонился над ними, чтобы смотреть мне прямо в глаза. Теперь в них не было ничего, кроме ледяного безразличия. Он видел мой страх, он видел, что я уже не была человеком, а диким животным, пойманным охотником, животным, которое знает, что его ожидает. Еще доля секунды, все замерло, откуда не возьмись, порыв ветра, подкарауливший меня в доме, настиг мое тело. Я почувствовала, как мои
