разу не впадавшего в безвкусицу, ни разу не резанувшего ни одного искушенного уха моего излюбленного предтечи. Да, именно – «предтечи», ибо нет читателя в настоящем времени, и едва ли возникнет он в будущем, следовательно, стану, как и прежде, писать для того, кто был до меня, для того, кто завещал мне сокровища мировых библиотек, и пусть не утруждает себя бесполезным трудом потомок…
Здесь был мой рай. И раненые сосны
Бежали прочь от Финского залива
По крышам дач, сквозь праздники, к шоссе…
Я понимал их хвойные намёки,
И рисовал сангиной удаленье
Кривых стволов, и спрашивал тебя:
«Уже ли ты всё это тоже видишь?»
И мой вопрос стеклянным колпаком
Вдруг накрывал вокруг тебя пространство,
И ты, как время, тихо утекала
В песочную воронку под тобой,
И впрямь уподобляясь неуклюжей
Любви часов и точности моей…
И после твоего исчезновенья
Я долго не решался повернуться,
Чтоб видеть, как укладывает солнце
Само себя в подкрашенную воду,
Я видел лишь сиреневые вспышки
На соснах, возвратившихся к заливу,
И тень свою, бегущую назад…
2
Однако, как легко, свободно пишется мне! То ли в силу неведомых мне, и потому от меня не зависящих причин, то ли в самом деле, мощность моего продуктивного гениального воображения имеет такой колоссальный эффект, и образы, обычно беспомощные у дерзнувших сверкнуть пером на литературном поприще самоубийц, так убедительно создаются мной, что действительно «бегают за тенями моих великих учителей?» Я думаю, и то и другое вкупе.
Я в дом входил, когда ночное небо
Еще интересуется предметом
И контуры его кладет на спину,
И тащит в ночь, как в тёмную нору
Медведица затаскивает рыбу,
И дразнит ею сонных медвежат…
Не двигаясь, ты видела в камине
Помимо пламени, грызущего бревно,
Свою любовь, уставшую от мыслей,
Свою любовь и больше ничего.
Я приближался, ты же оставалась
Классической скульптурой у фонтана,
И огненные блики танцевали
На мраморном твоём аутодафе…
По-моему, она физически не переносит идиотов, поэтому ей нужно бывать у меня. Ей кажется, что я чрезвычайно умен, а местами и благороден. Последнее она проверила какими-то своим и способами, и я прошедший ее неопределенные тесты, продолжаю видеть в ней тождественное себе существо. Сначала она подавала знаки своего присутствия путём вытеснения стеклянными пузырьками моих пластиковых бутылок, стоявших на кафельной полке в ванной, словно очередь, готовых к прыжку ныряльщиков… Потом постепенно перебрался и ее гардероб в чёрных пластиковых мешках. Безмерность моих возможностей позволила воздвигнуть довольно комфортабельный дом на берегу Финского залива (в том направлении работала тогда моя созидательная фантазия), и ее редкие пожелания, совпадавшие с моим неистребимым алканием, помогали совершенствовать наше жилище. Изредка она казалась мне плодом моего собственного воображения (как и многое другое!), но, когда я вдыхал ее ароматы и шуршал полиэтиленом, притаившимся под ногами в шкафах, я знал – она здесь, она та белоснежная субстанция, что заменяет мне кокаин. Я любил её, и сильная музыка звучала при этом, разливая свое ажитато по всему нашему бытию. Впрочем, музыки она не слышала, – кроме звуков была бесконечность чувств и образов, которым было суждено или не суждено реализоваться вокруг или внутри нас. Одним из таких неожиданно материализовавшихся предметов был автомобиль. Отчётливо помню, как в темноте нашей волшебной спальни вдруг заворочалось, заскрипело нечто огромное, будто бы рождённое непосредственно нами, словно выдавленное ею и мною, как маргиналии обнаруженные историком на полях моей книги. Мы гладили его обтекаемый капот, отшлифовывая обсуждаемую форму, но насчёт цвета, так и не договорились, потому автомобиль остался «неопределённой» расцветки. Мы много путешествовали на этом похожем на двуликого Януса моторе, и лица наши приобрели лиловый оттенок, контрастирующий с соломенными волосами, отражающимися в трёх зеркалах одновременно. Дороги были прекрасным образцом наших «договорившихся» между собой мыслей. Только что придуманные, они неуместно взмывали в небо или свергались на дно, нередко попадавшееся на пути нашего вояжа. Одно условнее другого. Помнится, что на небо
