ко глотком ледяного шампанского. Но принять это спасительное «лекарство», чтобы не вызвать очередных сплетен, можно было только в двух местах – в круглосуточном баре на привокзальной площади и в моём офисе. Я выбрал бар. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось немного прогуляться.
Перед тем как выйти из машины, я снял пиджак и пуловер. В такой броне я не смог бы одолеть громадную сковороду площади, нещадно выпекавшую омлет из редких прохожих. Один из них, пытавшийся укрыться в тени памятника очередному борцу то ли за демократию, то ли с тиранией, был задержан каким-то бомжом, одетым в длинный неопределённого цвета плащ. Свободный житель городских улиц требовал от прохожего денежного взноса для поддержания политического равновесия в нашей управе. Их передвижения напоминали салочки: один мужчина пытался обойти другого, а тот каждый раз успевал перекрыть ему дорогу. «Чистый», похоже, начинал нервничать и уже махал руками, грозя «грязному» ещё не собранным в кулак последним аргументом демократии.
В нынешнем состоянии мне не хотелось ни видеть их, ни выступать миротворцем в этом экономическом конфликте. Уже обходя «игроков», я вдруг услышал в голосе бездомного знакомые нотки. Сбоку лицо агрессора походило на обтянутый кожей череп. Он не мог быть мне знаком, но в нём было… было что-то из давно ушедших времён, от чего даже изнуряющая жажда оставила в покое пересохшее горло.
– Витя! – это вскрикнул не я, а тот молодой и сильный, оставшийся в моей далёкой курсантской юности. – Черныш, ты?
Бомж ответил почти мгновенно:
– Боб!
То, что мы обнялись, я понял сразу. Ядовитый запах гниющего мяса чуть не вывернул меня наизнанку.
– Что, – Черныш разжал объятия и отступил от меня, – тошнит? Но ты не думай, что я спёкся, это временные трудности, да и жара…
Мне стало стыдно.
– Ты куда спешишь, – выкашлянул старый приятель, пытаясь натянуть улыбку на челюсти скелета, – к бабам или от них?
«Господи! Как давно это было? Вечер. Похороны сержанта Ивлева, убитого на границе. Пьяные лабухи, отложившие свои инструменты, из которых ещё сочилась липкая грусть. Бутылка водки, протянутая дирижёром, и негромкое, но искреннее: „Пей, старик. Пей и не грызи себя. Тебе просто повезло, или кто-то отмолил тебя у Бога. Пей“.
Потом я долго рассказывал о нашей службе, о том бое за речкой. О том, что вертушки пришли не вовремя. О том, что Лёшка Ивлев всегда считал, что для него пуля ещё не отлита. А она оказалась не только готовой и заряженной, но и меткой, попав ему прямо в солнечное сплетение».
– Ты как? – задал я глупый вопрос. – Как Ларка, как дочь? Поди внуков тебе кучу нарожала?
Он усмехнулся – тонкая, полупрозрачная кожа стянулась, едва одолев торчащий риф скулы, к уху.
– Всё как у людей: выгнали они меня из дома. Пятый год дочь не вижу. Лето провожу в стройотряде, зиму бичую в теплушке у кинотеатра. Краем уха слышал, что дочь замужем, но детей нет. Они с мужем делают карьеру. Ты сам как? Вижу, в порядке…
В той давней жизни, канувшей в светлую, мечтательную юность, наше знакомство после похорон сержанта Ивлева продолжилось в одном задрипанном ресторане. Точнее – на кухне славного заведения советского общепита. Тем вечером Черныш отослал по домам своих лабухов и сидел напротив меня, утешая горячей «Столичной». Такой горячей, что, едва перед нами поставили вторую бутылку, я спросил:
– А почему в такой таре? Подавали бы сразу в кастрюльке.
Мой новый знакомый весело расхохотался:
– Теперь можно и по бабам – вижу, болячка тебя отпустила, и ты не только вертишь головой, просвечивая юбку официантки Аннушки, но и наконец обратил внимание на горячую водку. У них холодильник полетел – я обещал отремонтировать, но пью тут с тобой. Аннушка, лапочка моя, – обратился он к девушке, – заверни нам всё недоеденное и недопитое, добавь ещё бутылёк водочки и «огнетушитель». – Черныш повернулся ко мне. – Настала пора готовиться ко сну, а для этого нужны и свежая постель, и грелка во весь рост. Значит, идём в общежитие строительниц.
Меня обдало ароматом жасмина, и я невольно качнулся в сторону официантки, всё это время сновавшей мимо нас. При этом она, обслуживая, разгружала посудомоечную машину и протирала столовые приборы.
Черныш махнул рукой:
– Аннушка любит девочек, а не мальчиков. – Увидев изумление на моём лице, лабух усмехнулся: – Привыкай. Это сейчас новые реалии. Мальчики измельчали, любят деньги и оружие, а девочки… А девочки – потом!
Снаружи уже и луна спряталась за тучи. Со всех сторон веяло прохладой. Мы шли какими-то переулками, и я не сразу догадался, что он ведёт меня на Ботаническую, где действительно было общежитие строителей. Только мы, мальчишки, считали тамошних обитательниц старухами.
– Так мы к этим старым
