даже не замечала внука на протяжении всего вечера, но родители настойчиво просили, мол, умрет скоро бабушка, не к кому будет ходить, жалеть станешь. И говорили они это долго, года два точно, а она – удивительно – всё не умирала.
Роскошный, но немного глуповатый в своем величии частный кирпичный дом был огражден высоким черным забором, словно там городской губернатор просиживал, а на самом деле – всего лишь немного зажиточная, любившая показной лоск, бабушка и ее старший сын. Всё это Петша охотно оставил позади – семейные встречи, шумные собрания и натужные разговоры с малознакомыми родственниками были ему чужды и даже противны.
Он брел по плохо освещенной зимней улице, где один многострадальный фонарь отдувался за померкших братьев. Он любил зиму. Она вызывала у него странные воспоминания, которых, может быть, никогда и не было, которые, может быть, являлись лишь плодом его нездорового воображения, хваленного с детства матерью.
Тишина, какая бывает только в частных секторах, далеких от суеты центров, не давила, а наталкивала на приятные, теплые мысли. Снег хрустел под ногами; в темноте, прерываемой редкими вспышками света, он блестел и как будто даже освещал путь. Это был декабрь – пора чудес и несбыточных надежд. Небо заволокло тьмой; на этом ночном полотне кто-то неосторожный рассыпал маленькие сияющие белые точки – звезды. Петша никогда не понимал созвездий, не умел отличать подлинные звезды от спутников, но от вида звездного неба у него захватывало дух. Он представлял, что там, на одной из звезд, может быть жизнь. Или среди них, неживых, скрыта от человеческих глаз планета, где такой же парень смотрит вверх (или для них – это низ?) и мечтает о своем, непонятном для окружающих.
Сибирская зима – самая суровая. Она беспощадна морозами, не скупится на снег и длится дольше всех остальных времен года. Она прекрасна поначалу, в декабре, когда первый снег выпадает и дети во дворах лепят уродливых снеговиков. Но дальше вся эта первичная красота приедается, холод становится отвратителен, модницы негодуют в своих прозрачных колготках, одним только бабушкам хорошо – закутаются не по моде и радуются.
Несмотря на искреннюю любовь к зиме, Петшу и самого изрядно раздражали холода – приходилось носить теплые носки, краснеть без стыда, но от леденящего ветра. И вообще, если подумать, у зимы множество недостатков. Взять хотя бы гололед, который неумолимо роняет всех и не щадит никого, а потом – переполненные травмпункты.
Но пока декабрь – можно наслаждаться без недовольств. Снег мелкими хлопьями кружился в небе, оседал на шапку Петши, на его темные вьющиеся волосы по подбородок, на куртку, но тут же таял и мокрой дорожкой сбегал вниз, к земле. Припорошенные голые деревья казались нарядными, как будто они, раздевшиеся осенью, меняли золотой костюм на белоснежный, почти праздничный. Из труб валил дым – это отапливались маленькие русские избушки. Хотя маленькими и русскими они бывали только в редких случаях.
Иногда Петша проходил мимо какого-то дома и собаки, сидевшие на цепи и явно скучавшие от одиночества, услышав его тихий шаг, начинали потявкивать, визгливо, но робко, как бы боясь разгневанных хозяев, ругавшихся в бледно-оранжевом свете на фоне старого дрожавшего холодильника и маленького сына в белой маечке. Это уже было удручающим.
Но вот дома поредели и, наконец, показалась трамвайная остановка, пустая от людей и, что самое печальное, от трамваев. Петша перебежал дорогу на красный свет, пока машин не было на горизонте, и глянул вдаль, в ту сторону, откуда обычно едут все трамваи – пусто. Лишь снег кружился над городом, торопливо мчались по своим делам люди в смешных машинках. Он подумал – как здорово в Сибири иметь свою машину. Но потом вспомнил – у его папы была одна. Он слег однажды с гриппом и две недели не выходил из дома (кроме него никто и водить-то не умел в семье), а потом вдруг вышел и ужаснулся – вся машина была спрятана под плотным слоем заледеневшего снега. Убрать его, конечно, не составило труда, но машина не хотела заводиться, а в автомастерской потребовали неподъемную для скупого человека сумму. Машина продалась на запчасти. Это он вспомнил для того, чтобы лишний раз напомнить себе о суровой сибирской жизни – нужно уметь приспосабливаться к любым условиям. Приезжему зимой покажется, что снега и холода круглый год здесь царят, а летом – удушливая знойная пустыня.
Стоять и переминаться с ноги на ногу, выдыхать густой пар и растирать замерзшие руки (а из головы постоянно вылетают перчатки, предусмотрительно оставленные в прихожей на тумбочке), однако, долго не пришлось – вот за поворотом, за невысокими домами, которые летом радуют уличными клумбами, задребезжал старый, работавший на чистом энтузиазме трамвай. И в этой тишине очень хорошо слышно, как он лязгает по очищенным рельсам, как его шатает во все стороны. Он замер на остановке, немного проехав вперед, как раз туда, где сугробы были ему по колено. Старавшийся не унывать по жизни Петша бодренько пробежался по сугробам и заскочил в трамвай. И, довольный тем, что успел на предпредпоследний транспорт, он почти не расстроился, когда ощутил снег в коротких ботинках.
Внутри было тепло
