в глазах окружающих последним говном. Человек-говно стал одним из его амплуа. Да и человек ли он был вообще? Я очень сомневаюсь. Представьте себе гигантского человекообразного тушканчика или огромного лемура-долгопята, скачущего с выпученными глазами – разве вы будете обижаться, что он у вас что-нибудь стащил, или кидался фекалиями?
Так кем же он был – отвратительным подонком, бессовестным фриком, талантливым эксцентриком или чудаковатым харизматиком? И тем, и другим, и третьим, и четвертым. Совершенно безнравственный тип, поставивший саморазрушение во главу угла своей жизни, многие поступки и слова которого вызывали у меня полное неприятие, брезгливость и отторжение, Алекс в то же время умудрялся оставаться смешным и притягательным, как опасная квинтэссенция безграничной свободы и безудержного веселья. Он был, как панк-песня – бодрым, коротким, брутальным, шокирующим произведением.
Все подонки хотели дружить с Алексом. Ну, или хотя бы потусоваться с ним. Накурить Оголтелого. Выпить с ним.
Выпить Алекс любил. Каждый, кто наливал ему, был Алексу друг. Но это не очень хорошо сказывалось на качестве записываемых песен. И однажды перфекционист и трезвенник Федя Бегемот запретил Алексу приходить на запись пьяным. Не пущу, и все тут. И что же? Алекс стал приходить кристально трезвым. Но вот какая странность. Федя стал замечать, что минут через десять после прихода Оголтелый опять в дрова. Веселый, синий, поет и играет не в ноты, чем сам очень доволен. Но как же так? Оказывается, Алекс приходил к Федькиной квартире с бутылкой винища, винтом заливал ее прямиком в горло и тут же звонил в дверь – так что заходил он еще трезвый, как стеклышко. Как Федя и просил. Ну что с таким находчивым плютиком можно было поделать?
Алкоголем Алекс не ограничивался. Его интересовали все возможные стимуляторы и галлюциногены. Просто удивительно, что он не сторчался и не передознулся. В постные застойные годы он экспериментировал с колесами. При работе в психиатрической больнице это было несложно. В ход шли любые комбинации таблеток с алкоголем. Алекс был первопроходцем среди поедателей поганок. Тогда это было смешно. Панки жрут поганки. Иностранцы – все засранцы. Смешно же? Во второй половине 80-х сбор поганок и их продажа еще не были поставлены на поток, веселое безобразие пока не превратилось в пошлый наркотраффик, и даже клуб «Грибоедов» еще не открылся. Помню, как-то раз встретил я Алекса на «Климате» (выход на канал Грибоедова из станции метро «Гостиный двор») совершенно невменяемого, явно под поганками. Он вцепился в меня, как клещ и, вращая глазами, минут двадцать гнал какую-то пургу, из которой я понял только, что у Сапога (гитариста «Народного Ополчения»), который жрал поганки вместе с Алексом, только что убежала нога и он помчался по Невскому за ней вдогонку. А вы говорите – Гоголь.
Как ни странно, у Алекса при всем при этом появилась семья. Какая-то жаба (жаба – любая девушка для битничков), по словам Бегемота, решила, что «круче плютика ей
