удивился я. – Зачем?
Но новенькая не успела мне объяснить, потому что Женя молниеносно откликнулся на приказ Три Погибели и утащил меня за шиворот выкатывать рояль из-за кулис.
Мы с Женей выкатили рояль на середину сцены и пока катили, по пути приложились им с разгона к кафедре, и от удара кафедра глухо бухнула, а рояль зажужжал своими струнами, будто бы где-то у него во внутрях есть огромный улей разноголосых пчел, а мы с Женей его потревожили.
– Синие Шнурки! – заорала Три Погибели. – Если ты разломаешь мой рояль, я тотчас умру от горя, потому что радости никакой в этом мире для меня тогда не останется.
– Простите, – прокричал я в ответ, потому что когда на тебя кричат, пусть и не со зла, а от древности голосовых связок и старческой тугоухости, то невольно начинаешь кричать в ответ.
– Надеюсь она не станет рассказывать, как безрадостно зальет тут все своей кровью, пока будет умирать, – сказал я уже шепотом и Жене.
– Не бойся, не буду, – заверила меня, расслышавшая каким-то чудом мои слова, столетняя концертмейстерша. – Так где она? – проорала Три Погибели и тогда стало совершенно ясно, что новенькая права и Три Погибели понадобилась именно она, других ведь женщин во всей Новой Армии Спасения с роду не водилось, не считая саму Три Погибели, но кто же ее, Три Погибели, считать станет?!
– Я здесь, – ласково сказала новенькая.
– Садись! – проскрипела Три Погибели и указала своим портновским метром на стул, а когда новенькая на него села, села рядом и сама.
– Играй! – приказала тогда Три Погибели.
Новенькая открыла крышку и, долго не раздумывая, опустила свои белые с розовыми костяшками пальцы на клавиши.
Играла она что-то бесконечно жалостливое и раздумчивое. Трехударная мелодия бродила печально вокруг одной и той же ноты, как коза привязанная к колышку, никуда далеко от нее не отходила и всегда к ней возвращалась. Такая грусть-тоска, что сердце, кажется, сейчас порвется. Но сердце не порвалось – коза, наконец, сумела отвязаться от колышка и теперь понеслась вскачь все также, впрочем, печально.
Три Погибели слушала, кивала головой и постукивала в такт мелодии по полу обитым в железо кончиком портновского метра.
Женя забрался на рояль и улегся на его крышку, положил подбородок себе на пясти, слушает, как играет новенькая, а и не слушает, глазами своими бесстыжими ее облапывает. Фенек стоит рядом со мной, тихонечко покачивается и смотрит раздумчиво и далеко, за рояль, за темную кулису, куда-то дальше даже стен моего кинотеатра – куда интересно он смотрит?! У меня же холодно сжималось где-то промеж лопаток каждый раз, когда новенькая снова и снова начинала свою грустную мелодию.
– Тебе нравится? – спросил я Фенька.
Мне захотелось отвлечь его, потому что мне не нравится, когда Фенек так смотрит, но он, занятый своими мыслями, не ответил и мне пришлось слегка
