и прищурился, раздув ноздри и сдерживая дыхание, чтобы не мешало слушать звуки леса.
Ты замечал, что когда заходишь в лес, то цивилизованный мир теряет право на звук. Что в лесу слышно то, чего не слышно в городе. И если в лесу слышно то, что обычно слышно в городе, то это выглядит настолько чужеродно, что лес словно выпячивает такой звук, как будто, усиливая его, пытается побыстрее вытолкнуть из себя. И незнакомец ждал звук, не присущий лесу. Ну, хоть что-нибудь, что многократно усилит лес.
По ножке Поэ быстро полз муравей. Она округлила глаза и сжала губы, но не смогла сдержаться и дёрнула ногой, пытаясь стряхнуть муравья. Звякнули застёжка сандалика и железная пряжка пояска платья, и незнакомец с глубоко удовлетворённым лицом, полным сладострастия, резко повернулся, как ищейка, в нужную сторону и, не поднимаясь, двинулся туда на согнутых в коленях ногах. Как краб, который загнал малька к берегу, и щёлкает клешнями, не давая обойти себя сбоку. Он придвинулся к ели, в которой пряталась Поэ, на расстояние вытянутой руки и уже в предвкушении вытянул губы трубочкой, как вдруг мохнатые еловые лапы сами широко распахнулись перед ним, как двери гостеприимного дома, выставив девочку напоказ. Но как только незнакомец, перекосив рот, словно пытаясь не удивляться движению веток, потянулся руками к девочке, так ветки стали с немыслимой скоростью стегать его по лицу! И по рукам.
Поэ, перед тем, как зажмуриться, успела заметить, что хвоя вытянулась и стала твёрже и острее. Прошла всего секунда, но ветки ели успели хлестнуть человека по лицу десятки раз. Всё его лицо было глубоко исполосовано хвоёй, клочки кожи и даже мяса разлетались во все стороны. И когда избиение закончилось, человек без сил упал плашмя назад, он был жив, но вместо лица пузырилось кровавое месиво пополам с соплями. Почти все пальцы на руках были отрублены. И один палец с отполированным ногтем ещё даже летел медленно по дуге, когда девочка уже рванула прочь…
Она прибежала домой, отдышалась, села поближе к папе и посмотрела на сандалик, оставшийся без пары. Поэ не выбросила его, а оставила как напоминание самой себе об этом страшном непонятном случае в лесу. Пока она росла, сандалик всегда был с ней. Сначала она носила его в кармашке платья. Потом как брелок на ключах от дома. Потом, став почти подростком, переложила в сумку, в которой он всегда был как предупреждение быть осторожной, даже если девочка кажется себе самой уже достаточно взрослой.
Без мам, вообще, дети на всю жизнь остаются взрослыми детьми. Они остро готовы к любой жизни, но всегда на пределе сердцебиения ждут заботы, внимания и участия. Даже изрядно опекаемые родителями в детстве, вырастая, становятся просто несамостоятельными взрослыми, но никак не испуганными детьми. А без мам именно так.
У Поэ не было мамы, чтобы учить её жизни, читать нотации, может быть, даже ругать, а папа часто отлучался в экспедиции, не долгие, но отлучался, и тогда он вызывал няню. А девочке Поэ приходилось в вопросах отношения
