Ольга перехватила мгновенно возникшее во взгляде Заварухина тревожное недоумение и с немой мольбой глядела в его глаза.
Заварухин уже догадывался, что с Коровиным в разведке что-то стряслось, и то, что начальник штаба не заехал вчера на медпункт, наводило на самые нехорошие мысли. «Это походит на него, ой походит. – Заварухин сердито пошевелил усами. – Мерзавец, не надеялся на себя, трусился и решил не показываться жене… Так ведь, черт возьми, на то связные есть – мог бы все-таки предупредить».
– Что с ним, Иван Григорьевич? Чего вы молчите?
Заварухин не ответил, и Ольга, стукнув задниками сапожек, расправив плечи, спросила:
– Разрешите начать переправу, товарищ подполковник?
– Немедленно, чтоб через час и ноги вашей тут не было.
Ольга хотела откозырять, но вместо этого неожиданно для себя размашисто повернулась – ее занесло, и она едва устояла на ногах.
– Ольга Максимовна, – остановил ее Заварухин.
Она опять повернулась, только уже не по-уставному, и на этот раз не подняла на командира глаз.
– Василий Васильевич в город уезжал на связь, должен вернуться уже. Так что вы давайте спокойно делайте свое дело. – И, понизив голос, добавил с просительной лаской: – Выше голову. Ну! А теперь ступай.
Защищаясь свободной рукой от яблоневых веток, он выехал на главную садовую дорогу, исковерканную колесами, лопатами, воронками от мин и снарядов. У ворот сада догорал дом сторожа; каменные стены его из плитняка потрескались и были задымлены; осколки стекол в обгоревших рамах от жара стали радужно-фиолетовыми; в одном из окон виднелась гнутая спинка никелированной кровати, почерневшая с перекала. Недалеко от крылечка бойцы распалили костер, на бойком бездымном огне ключом кипел большой ведерный чугун. Увидев командира полка, трое поднялись, одернули шинели и замерли; четвертый не встал – ступня правой ноги у него забинтована, и он страдальчески глядел на нее, отложив в сторонку, на траву, очищенную и надкушенную картошку. Раненый, сержант-сверхсрочник Канашкин, был артиллерийским мастером, хорошо разбирался в часовом деле, и все командиры в полку, когда у них начинали барахлить часы, обращались к нему. Заварухин не сразу узнал Канашкина, а узнав, горько удивился его перемене: бледное, опавшее лицо его и воспаленно-горячие глаза в больших глазницах замолодили Канашкина лет на десять, и дать ему можно было не более двадцати. Заварухин не мог проехать мимо, остановил коня.
– Ты что это, Канашкин?
– Пришел к артиллеристам, товарищ подполковник, а там, сами знаете, смерть ближе рубашки. – Канашкин улыбнулся виноватой улыбкой: «Вот какие мои дела».
– Однако ты здесь не рассиживай, не время. Понял?
– Так точно!
Отъезжая от костра, Заварухин слышал, как бойцы заторопились, понукая друг друга:
– Давай, давай, горячо сыро не бывает.
– Тягай ли чо, а то, как прошлый раз во втором взводе, ляпнет – ни еды и ни едала.
Открытую
