ыло детским и невинным. Его впитала обычная, как и моя жизнь, школьная тетрадь в клеточку из сорока восьми листов. Я сжёг ее сразу же, как услышал от отца: «Завтра проверю у тебя домашнее задание». Даже мысль, что он вдруг случайно заглянет туда и обо всём догадается или – еще хуже – узнает, что я подозреваю его в колдовстве и подмене, наводила на меня такой ужас, что я испепелил дотла все страницы моей детской исповеди. Последующие дневники подверглись той же участи. Я всегда понимал, что записи вести опасно, но оставаться наедине со своими мыслями я не мог. Даже в студенчестве, будучи далеко от дома, я чувствовал, что нахожусь не только под слежкой, но и в опасности. Таков был мой удел, моя ноша, моя жизненная цель. Я всегда мечтал отомстить этому проклятому человеку, захватившему тело моего отца. Человеку, представляющему для меня угрозу, а впоследствии – угрозу для моего сына. Именно последний факт заставил меня действовать решительнее и проявить инициативу. Но обо всём по порядку.
Я родился в семье Горынцевых. Помимо крепкого здоровья и высокого роста, я унаследовал голубые глаза с тёмно-синими крапинками. Многим, кто видел меня и отца, казалось странным, что они у нас в точности одинаковые. Мы слышали много хвалебных слов и рассуждений о непостижимости генетики и о силе рода. Потом я часто придумывал небылицы, вроде того, что это суперсила, с помощью которой отец может видеть моими глазами, а я – его. Но мы были не единственными счастливыми обладателями одинаковых глаз. Такие же были и у дедушки.
Всё детство я провёл именно с ним. До его смерти. Дед жил в доме у леса, и я частенько забегал к нему. Родители могли оставить меня там на месяц. И я был рад пить чай с малиной и чабрецом, слушать предания о нашем древнем роде, узнавать факты о целебных растениях и защитных свойствах камней, запоминать поверья и приметы. Его дом всегда наполняли душистые ароматы, и оттого он казался волшебным. Особенно мне нравилось жечь костёр летними ночами. Дед подкидывал травы – пахло опьяняюще – и что-то шептал себе под нос. Мог ли тогда я, десятилетний юнец, подумать, что это было настоящим колдовством, а дед шептал заговоры, защищаясь от нечисти? Однозначно нет. Только спустя годы я понял, почему мой дедушка так меня любил, холил и лелеял. Для него я был новым сосудом, молодой человеческой тушкой, в которую после физической смерти деда должна была переселиться его душа. Он даже назвал меня в свою честь – Савелий. Наверное, чтобы не привыкать к чужому имени. Отца же моего звали Владимир.
Однажды в ночь на Ивана Купалу дедушка объявил мне, что скоро он покинет этот мир. Я плакал, как может плакать десятилетний мальчик. Он долго успокаивал меня, а потом попросил об одной услуге. Как сейчас помню его дрожащий, но ласковый и убаюкивающий голос.
– Нынче, внучок, люд не верующий. А наш род пошел еще от язычников. Мы всегда жили на этой земле, и у нас было заведено хоронить родственников по-особому. – Он достал два прозрачных камушка, круглых и плоских, как блины. – Я прошу тебя, когда все будут прощаться со мной, подойди, открой мне глаза и положи эти два камня. Не забудь проверить, чтобы они ровно лежали. Если хочешь, чтобы моя душа не горела в аду, это нужно будет сделать. Для меня. Я буду вечно тебе благодарен и обещаю всегда находиться рядом и защищать тебя.
Я отнекивался, он уговаривал. И в итоге два проклятых камня оказались-таки в моей шкатулке. Я был уверен, что мне никогда не придется этим заниматься, но через несколько дней дедушка скончался от сердечного приступа. Уже сейчас, будучи взрослым, я понимаю, что дед выбрал самую верную тактику. Кто, как не ребёнок, пойдет осуществлять последнюю волю покойного? Кто незаметно проберётся и положит два камня на глаза мертвецу? Никто, кроме внука, не сделает этого для любимого дедушки. И я почти что сделал. Но моя наивность была не единственной причиной его выбора. Переселившись в молодое тело, дед получил бы уйму возможностей и максимально продлил бы свою жизнь.
Этот день я помню как сейчас. Синий гроб с постелью из красного бархата стоял открытый. Тело мёртвого деда со скрещёнными на груди руками лежало бездыханным, а мое сердце бешено колотилось. Кулаки сжимали два заветных камня. И хотя ночью я уговорил себя не делать этого, утром я уверенно направился к деду, решив, что должен выполнить просьбу, по крайней мере, в память о нем.
Тогда это казалось мне простым делом. Тем более никто подолгу не сидел у гроба, гости то приходили, то уходили. Если бы сейчас меня попросили сделать то же самое, вручив два камня и пару миллионов в придачу, я бы без зазрения совести отказался. Но мое детство не знало преград.
Оставшись один на один с покойником, я подошел к самому краю гроба. Рядом с ним горела свеча, купленная в храме. Ее пламя тихонько колебалось и коптило чёрным дымом. Поборов страх и сомнения, я трясущейся рукой потянулся к правому веку. До сих пор помню это холодное прикосновение к мёртвому телу. Веко аккуратно приподнялось, и на меня уставился бледно-синий с маленьким крапинками глаз дедушки. Я поднес камень к глазу и положил его. Когда я открыл второе веко, у меня по спине пробежал холодок. В тот самый момент, когда я потянулся ко второму глазу, свеча резко потухла. От страха моя рука предательски дёрнулась,
