твенная. А в окне – широком, с занавесками и тюлем, виднелись кроны деревьев. Тюль!
Ненавижу тюль, что за дебильное изобретение? Вот какую функцию, скажите на милость, выполняет тюль? Шторы – это понятно! Шторы – они от солнца, от чужих взглядов, ну, и как дополнительное утепление тоже… В конце концов – это бывает просто красиво! А тюль? Что красивого в кусках дырявой марли? И какой практический смысл носит их отвисание на карнизе?
Это совершенно точно был не мой дом! Я проснулся в квартире этаже эдак на втором-третьем. Скорее всего – в хрущёвке, судя по высоте потолков и слышному сбоку и сверху храпу соседей. Лежал я на диване один… Та-а-ак, но вот вторая подушка и чёрный длинный волос на ней, как и откинутое с той стороны одеяло заставили моё сердце похолодеть. Откуда-то из коридорчика доносились шум воды и женский голос: кто-то, напевая, принимал душ! Пошарив взглядом по комнате, я увидел настенные часы – большие и квадратные. Шесть! Наверняка утра, а не вечера.
Чёрт бы меня побрал, последнее, что я помнил – это ресторан «Полесье» и рюмка коньяка «Арарат», поднятая с товарищем Сивоконем! И где теперь Анатольич? И где этот сукин коньяк? Опять – коньяк! Опять он! Не-е-ет, ни капли больше! Если в себе я всегда был уверен, у меня с алкоголем установились уважительные, упорядоченные отношения, то вот Белозор… В будущей жизни добрая четверть южных кровей давала мне неплохой иммунитет к этиловому спирту, а вот славянская полесская генетика Геры Белозора в жизни нынешней, похоже, оказалась весьма восприимчива к этому коварному яду. Никакого алкоголя… Ладно. Кому я вру? Никакого коньяка – вот это будет реалистичнее.
По крайней мере, труселя на мне. Это утешало. Но больше ничего не было – это настораживало. Стараясь не шуметь, я вылез из-под одеяла и принялся обследовать комнату в поисках своей одежды. Одежды не обнаружил, зато нашёл дверь на балкон. Одного взгляда хватило, чтобы понять – я всё ещё в Дубровице, в тех самых семидесятых… Ну, в Дубровице мне и море по колено, тут я из чего угодно выпутаться смогу… Наверное.
Поиски одежды продолжились и привели меня в крохотный «хрущёвский» коридорчик – точнее, в его отсутствие. И, слава Господу, тут-то и стояли мои боты, висели на крючке брюки-карго и рубашка. Носки, носки… Где же носки? Чёрт с ними, с носками! Я увидел, что дверь в ванную приоткрыта и не удержался – заглянул.
Что ж, стоило признать: зрелище было завораживающим и пугающим одновременно. Почему завораживающим? Потому что там, в клубах пара, под обжигающе-горячими струями воды нежилась некая брюнетка с замечательными природными данными. Высокая, стройная, с осиной талией и круглой попкой – вот уж дал Бог и предки, бывает же такое загляденье… Но генетика – генетикой, однако, было очевидно: ещё два, три, пять лет, и отсутствие занятий спортом и специфический образ жизни оставят от этой поистине художественной красоты лишь её жалкое подобие… В общем, понятно, почему привлекательная женщина, которую я увидел, показалась мне пугающей.
Это ведь была Май!
– Что, милок, никак муж невовремя вернулся? – бабулечка заботливо подала мне штаны, когда я слез с берёзы.
Почему с берёзы? Потому что Мария наша Батьковна, которая Май, выключила воду и принялась вытираться большим махровым полотенцем, и я, выяснив, что входная дверь заперта, а ключей в сквозном замке нет, не придумал ничего лучшего, как выбросить с балкона одежду и сигануть следом, надеясь, что удастся вцепиться руками в одну из веток.
Удалось. Благо – этаж тут второй, и я, повиснув, просто спрыгнул на пожухлую, уже почти осеннюю траву.
А бабуся в белом платочке и с клюкой помогла мне собрать одежду. Обожаю бабусечек. Наверное, точно такая же в святой своей простоте подбирала рассыпавшиеся веточки из костра для аутодафе Яна Гуса и подкладывала их обратно.
– Иди уже, герой! – усмехалась она, глядя, как я убегаю за дом – туда, где Май меня точно не увидит.
Удивлённый возглас из распахнутой настежь балконной двери квартиры Машеньки только подстегнул меня, и босые ноги с новой силой зашлёпали по асфальту.
Одевался я уже на детской площадке, за кустами. Меня, если честно, поколачивало – похмелье начинало давать о себе знать, да и холодно было: третье сентября на дворе, температура, как говорят в Беларуси – каля нуля! Я понятия не имел, где живёт Машенька Май, но районов хрущёвок у нас в Дубровице строили три: Снежкова, Болото и Центр. Если это Болото – то рассчитывать на спасение можно только в связи с безбожно ранним утром понедельника.
Довольно быстро одевшись, я подвигал руками и ногами, разминаясь и разгоняя по жилам кровь, отравленную парой промилле алкоголя и слишком долгим присутствием рядом с этим телом токсичной женщины. Сориентироваться удалось по указателям на домах: улица Достоевского! Очень символично. Роман «Идиот», издание второе, исправленное и дополненное.
Достоевского – это всё-таки район Снежкова, так что опасаться внезапного гоп-стопа практически не
