бросилась на койку лицом вниз, обхватив тощую подушку и замерла. А потом расплакалась. Безнадежно. Навзрыд.
Ирина Александровна, только что пришедшая немного посидеть и хоть чаю попить, строгим отстраняющим жестом приказала остальным, слишком любопытным, оставить новенькую в покое и ни о чем пока не расспрашивать. Первый день все-таки, стресс и так далее…
– Еще одна девочка. – Ирина Александровна смотрела на вздрагивающую спину. – Еще одна судьба, что будет поломана войной. Ну, кто же их сюда гонит? У парней Армия. Присяга. И очередная война. Как бы неизбежность мужской судьбы. Воинскую часть перевели сюда из Карабаха. Я переехала на новое место дислокации вместе со всеми. И медчасть оборудовали здесь неплохую. И укомплектовали полностью. В том числе и медперсоналом. – Ирина Александровна вспомнила растерянные глаза этой новой девочки там, в штабе. Она рассчитывала на медчасть? Без нормального медицинского образования? Только школьный УПК. Основы сестринского дела. Но места нет. И куда ее теперь определили? Я не дождалась, не поинтересовалась, не до этого было с документами. А теперь эта девочка горько рыдает. Видимо что-то у нее пошло совсем не так. Они еще не понимают, эти новенькие девочки, над чем здесь, на войне, стоит рыдать, а над чем нет. Она поймет. Потом. Сама. Этого не объяснить. Каждый приходит сюда по своей причине. Как я пришла в армию. Тоже сама. Когда в 96-ом пришла похоронка. Вадик, единственный мой сынок. Вся жизнь. Вся надежда. У меня, у врача, сын погиб потому, что некому было вовремя оказать квалифицированную помощь. Пока довезли до медиков, было уже поздно. И я здесь, в ближайшей доступности, для того, чтобы меньше было таких нелепых смертей. На сколько смогу меньше.
Ирина Александровна печально сидела на своей кровати, чуть откинув голову назад, упираясь затылком в коврик на стене. Она участливо смотрела на плачущую новенькую девочку, погрузившись в свои невеселые думы.
***
Рыдать бесконечно, оно никак не получается. Как бы ни хотелось. Ольга резко села. И пофиг на всю культуру поведения. Кулаком быстро вытерла под носом, громко шмыгнула еще раз. Потом сразу двумя руками, сначала костяшками больших пальцев, потом рукавами, размазала слезы по щекам.
В комнате царила тишина. Девушки старались на нее не пялиться в открытую, но исподтишка косились.
– Ну, и дура же я! Ну, и дура! Вот, так оно всегда и бывает. И какой теперь смысл в этом контракте? – Болели разбитые костяшки левого кулака (второй раз за один день!), но в сто раз сильнее, до нестерпимости, разрываясь, болела душа. – Так мне и надо! Говорил же брат! Говорил… Не послушала.
Ирина Александровна смотрела, поражаясь. Как можно так быстро перемениться?! В штабе это была живая девушка, немного растерянная, но доброжелательная, улыбающаяся, с таинственной хитрецой в глазах. Если пятнадцать минут назад – рыдающее, разнесчастное существо, То теперь с кровати она поднялась совсем другой. Боль. Отчаяние. Тающие льдинки устремленного в никуда взгляда. То ли наоборот,
