ощами, а в его четырёх углах теснились невзрачные киоски, каждый – или для мяса, или для молока, или для рыбы, или для метиза. Ещё на рынке, в хорошую погоду, можно было увидеть из ниоткуда появляющихся и также куда-то исчезающих группки странных, с отсутствующими лицами, особ.
Здесь же, на площади, скучились административные, из кирпича, здания, среди которых выделялось своим ростом и вычурной архитектурой отделение Пенсионного фонда. Все здания, что деревянные, что кирпичные, что весь городишко, казалось, покрыт пылью. Даже чахлые редкие кустарники были серыми.
Но, раз в одну – две недели на площадь и рынок высыпала из оранжевого автобуса толпа радостно возбуждённых в ярких одеждах туристов. В городишке была одна настоящая достопримечательность – древняя крепость, стоящая на горе. Собственно, только благодаря этой взметнувшейся к небу крепости, горка казалась горой. Когда-то, давным-давно, крепость надёжно защищала от врагов жителей слободки. А потом, за ненадобностью, защитники оставили мощные серые стены и внушительные великаны-башни. Слободка же стала городом. Некоторое время во внутреннем дворе крепости прихожан встречала церквушка. Но потом, из-за разных обстоятельств, она закрылась, а вся церковная утварь перекочевала в одноэтажный деревянный молельный дом в самом городке.
Но не поросла мхом старая крепость. Теперь благодарные жители берегли свою защитницу. И звали её – Крепость. И через века всё также возвышалась она на горке, величаво и горделиво устремляясь ввысь головами башен, бойницы которых со снисходительным добродушием глядели на прижавшейся к горе город. А когда рассветные лучи освещали её восточную сторону, а потом скользили, оживляя лик Крепости и в полдень освещали всю обращённую к городу Крепость, и к вечеру – её западную сторону, то жителям казалось, что громадный великан, опёршись на правое колено, склонил свою голову над городом, и всматривается в него.
Ныне в Крепости размещался музей, да и сама Крепость была музеем, украшенным изумрудами вечнозелёных кустарников. Оттого, видимо, любимым занятием жителей городка было – прогуливаясь в тёплые воскресные дни среди крепостных сооружений, подниматься и спускаться по отреставрированным ступеням. Правда, многие приходили не столько затем, чтобы прикоснуться к старине и насладиться умиротворяющим видом на поле, городок и речку, но и, хотя неосознанно, полюбоваться на дочку смотрителя музея.
Эмили была, как говорят, поздним ребёнком.
Отец девочки был не молод. Невысокий полноватый, с залысинкой человек, на лице которого навсегда застыла добрая и печальная улыбка, стоически переносил удары судьбы. Сам он с юности служил, и, мотаясь с женой по гарнизонам, всё откладывал детей на потом. Но, схлопотав травму, несовместимую с дальнейшей военной карьерой, вернулся на родину. Теперь можно было жить как в пасторали, полностью предаться тихим семейным радостям. Но всё вышло по-иному.
Муниципалитет выделил военному пенсионеру с женой деревянный домик, всего в сотне метров от Крепости. Жили они тем, что супруг присматривал за старой Крепостью, да водил по древним стенам ненасытных к экзотике туристов. Но главным в их жизни было ожидание рождения дочери.
Младенец в лоне матери развивался хорошо и правильно, а вот роды оказались настолько тяжелыми, что врачи решили прибегнуть к инструментам. Решение, как было установлено позже, оказалось неоправданным; в этом случае необходимо было сделать совсем иное. Малышку извлекли на свет, но головка была сильно сдавлена…
И хотя головка ребёнка со временем приобрела идеальные формы, но.... Девочка позже положенного начала ползать. Ходить и вовсе не получалось. Когда это, благодаря неустанным заботам матери, все-таки удалось, стало ясно – как все этот ребёнок не сможет быть. Заложенная в ней красота расцветала, но болезнь, точно злая ведьма, опутала её нежное тельце своими чарами. Эмилия не могла ровно ставить ножки, руки и плечи подергивались, всё тело перекашивали крупные судороги. Но, в остальном, ум не пострадал..
Мать девочки при родах потеряла остатки здоровья. Со слезами она обняла долгожданное дитя: "Всё не так плохо!". Мать отдала себя без остатка, чтобы как-то скомпенсировать последствия болезни дочери. Бедная женщина застала первые многотрудные шаги своей дочки. Но надолго её не хватило. Обострилась не доставлявшая ранее особых хлопот болезнь, и она покинула свою плачевную юдоль. Она умерла, когда Эмилии пошёл четвёртый годик.
И десяти лет не прошло, как всем стало ясно, что Эмилия со своим точеным станом, рыжими как тёмное золото или летний закат волнами волос, ниспадавшими чуть ли не до пояса, длинными и густыми ресницами, прячущими завораживающий взгляд ярко-зелёных глаз, и кроткая доверчивая улыбка – как всё это выгодно отличало её от остальных девушек городка! И самое строгое жюри конкурса красоты самого высокого уровня единогласно присудили бы ей бриллиантовую корону победительницы, если бы не, но… В прекрасном девичьем теле жило горе, что поселила там нелепая медицинская ошибка. И ещё, чем заметнее становилась красота Эмилии, тем плотнее сгущалась вокруг неё, возможно
