мы есть, и я честно себе в этом признаюсь. Но при встрече, например, с Колькой Суворкиным, который всегда шепотом спрашивает: «Как дела?» я, честный, как «Комсомольская правда», отвечаю: «Хоккей! Лучше не бывает!» – и прыгаю в старую «копейку». А он вздыхает, говорит, что у него проблемы, и садится, хитрец, в новенький «вольво».
Нет, Колька, конечно, молодец. Он вообще крутой. У него фирма веников не вяжет, а поутру его телохран проверяет машину: не заминировано ли? Это со мной он такой хороший, потому что мы друзья с детства. В одной песочнице играли. Он уже тогда деляга был, да и я не лопухом рос. Мы всех дворовых ребят делали, как хотели. Однако до Кольки мне было далеко. И вот сейчас он машины меняет, как перчатки, а я на старом «жигуле» разъезжаю. Правда, с новым двигателем.
Когда он спускается по лестнице, я по ней поднимаюсь. Он в офис едет, а я возвращаюсь перекусить, уже набегавшись по делам. У него только-только утро проклюнулось, а я уже кучу дел переделал. Колян всегда грустный идет, а впереди и сзади по амбалу. Охраняют. Получается, что он как бы отбывает срок: шаг вправо, шаг влево – пуля в лоб и абзац! Не от своих бодигардов, конечно, а от какого-нибудь киллера. Хотя я принципиальной разницы между теми и другими что-то не наблюдаю.
Я работаю на подхвате: где кому подмогну, где какой товар закину, короче, бизнесом занимаюсь. На жизнь хватает, но не больше. С одной стороны деньги вроде, бывают, но пролетают, просачиваются сквозь пальцы, не удержишь. Иногда сам себе скомандуешь: «Эдик, держать!» И раз! Грабельки и сомкнешь. Глядишь, что-то поднакапливается. А потом расслабишься, и все деньги – в трубу.
Короче, бегу я наверх, домой, соображаю, что там у меня в холодильнике осталось. И сталкиваюсь с Колькиными амбалами. Где он таких нашел – ума не приложу. У них же на морде написано – дебилы. Одинаковые, как диснеевские поросята. Их от них же самих охранять надо. Идут, за стены задевают, самодовольные, крутые, как колхозные яйца. Я их обоих в полтора прыжка бы по стенке размазал, если б нужда пришла. А профессионалы? Я Кольке, кстати, об этом говорил, но он только отмахивается, ведь у них лицензия. Ну, я и замолчал. Куда уж нам уж, если есть лицензия!
Эти круглоголовые меня знают, но все равно красными, невыспавшимися глазками – зырк-зырк! Не хочу ли я завалить их любезного патрона? Ну, я сотворил улыбку до ушей, и говорю:
– В соседней пятиэтажке, в слуховом окне – блик! Очень похоже на оптику.
Бодигарды остановились, ненадолго задумались, потом давай звонить по мобиле. Ну и Колян тоже немного встревожился. Даже не спросил по привычке про дела. Лицо у него вытянулось и разом постарело.
– Ты чего, прикалываешься?
Я покачал головой.
– Степаныч, ты меня знаешь. Когда я прикалываюсь, я предупреждаю. Ты что думаешь, мне не терпится положить на крышку твоего гроба пышный букет осенних хризантем?
Колян застыл, переваривая мои слова, а я прошмыгнул мимо. Уже на лестничной площадке я услышал:
– Эд, может, заглянешь ко мне вечерком, посидим, погутарим?
Если Колян хочет посидеть и погутарить, значит, у него и в самом деле проблемы.
– Заметано! – ответил я. – Во сколько?
– В районе одиннадцати, – сказал Колян, – я как раз должен подъехать.
Краем глаза я посмотрел на его охранников. Они стояли, как вкопанные, сопели в телефон и ждали ответа. Ну, а мне ждать нечего. Я повернулся и пошел в свою квартиру.
А я ему, между прочим, чистую правду сказал. Соседний дом хоть и далековато, но день солнечный, и блик от оптики не хуже, чем от зеркальца. Правда, различие есть, да не объяснять же мне всякую дребедень про альбедо? Разберутся. Главное сделано, я предостерег друга детства от возможного путешествия в мир иной. Правда, я думаю, он и там бы устроился неплохо, быстренько бы наладил торговые связи между чистилищем и адом, может, организовал бы обмен информацией или еще чем. Ну, а чертей, понятное дело, определил бы в телохраны. Уж те не опростоволосятся. В рай Колян ни за что бы не попал. Ему там было бы скучно. Обманывать нельзя, сверхприбыль загребать – тоже. Нет, Колян – настоящая акула капитализма. Небольшая акула, но хваткая, ближе, чем на три метра, не подходи! А вообще-то он в душе мягкий и пушистый. Философ, едрена мать!
– Эд, – говорит он мне однажды, – что первично, дух или материя? – А в глазах такая тоска, будто колес наглотался. Но нет, вижу, трезвый, как стеклышко.
– Это разные вещи, – отвечаю, – смешивать нельзя. Вот, к примеру, когда тебе по башке кирпичом двинут, тогда твой дух пойдет направо, а твоя материя – налево. Так что разные у них пути. И глупый это вопрос. Его Карл Маркс придумал, когда ему Энгельс деньги подзадержал. Ты его ряху видел? Марксовскую, в смысле? Если его побрить и постричь покороче, получится один из твоих телохранов. Ерофеев, кажется.
Колян
