Несостоявшиеся дни…
«Нет, хуже! – каркает сосна. —
Не состоялись Времена…»
Рассказы
С любимыми не встречайтесь
Димыч спустился к желтому двухэтажному дебаркадеру с маленькой гостиницей на втором этаже, перешагнул через мотки черной промасленной веревки, прошел по шаткому мостику и поднялся по крутой лестнице на опоясывающую дебаркадер открытую террасу.
Он очень торопился. Минуя окно одного из номеров гостиницы, Димыч мельком заметил огненно-рыжие волосы, склонившейся над чемоданом женщины. Она показалась ему знакомой. Он даже хотел остановиться, чтобы лучше её рассмотреть, но передумал. «Должно быть, крашенные», – решил он, толкнув дверь из террасы в коридор гостиницы. В своей жизни он только однажды встречал женщину с похожими по цвету натуральными волосами. Было это давно. Она училась на их курсе. Звали её Ларисой.
Оказавшись в темном пустом коридоре, Димыч мысленно стал прикидывать, в каком номере она остановилась. Справа по коридору, но – в каком? 12-ом? Дверь в номер была приоткрыта. Вероятно, сюда только что въехали. Он сделал попытку на ходу заглянуть в комнату, но не успел – дверь прикрыли.
В номере, где поселился Димыч, ужинали. Было темно, пахло луком и винными парами. Сосед, командированный из Гжельска, ничем не примечательный мужчина, и закусывавшие с ним двое гостей с загорелыми шеями в расстегнутых спецовках, стали настойчиво приглашать Димыча за стол. Пришлось объяснить, что он торопится на вечернюю «Ракету».
– А она два часа, как ушла, – обрадовался сосед, – суббота сегодня.
Димыч расстроился. Провести вечер и душную ночь на дебаркадере в компании пьяных мужиков не сулило ничего приятного,
– Садись с нами, – радушно подставили ему стакан, – выпей покуда, закуси, а завтра раненько уедешь.
Раздосадованный, он выпил, чтобы хоть как-то скрасить себе долгий гостиничный вечер, понюхал корочку ржаного хлеба и закурил.
Четырехместные номера на дебаркадере, узкие и длинные, освещались вечерами так тускло и сумрачно, что от напряжения слезились глаза. По ночам же постояльцы обливались пóтом, изнемогая от жаркой духоты номера и тяжелого запаха столярного клея, тухлой воды и соленой рыбы.
Слегка захмелев, Димыч смотрел на аппетитно закусывавших соседей, слушал их неторопливую, рассудительную беседу и скучал.
Вдруг что-то рыжее мелькнуло в створе окна. Димычу показалось, что прошла женщина из 12-го номера. Он выглянул, никого не увидел и, побуждаемый любопытством, отправился на террасу.
Смеркалось. Неподалеку от дебаркадера покачивалась беленькая плавучая пристань. Изредка нарушая однообразный гул тракторов, причаливали к ней речные пароходы, с застуженным горластым криком: белые, тесные, тихие и сонные.
Ожидая, когда появится у перекинутого на берег мостика та, что промелькнула в окне, Димыч швырнул окурок в черную от масел воду, колыхавшуюся между дебаркадером и деревянным причалом.
Дробно отозвался на мелкие шажки дощатый мостик. Рыжеволосая девушка, сойдя на берег, не оглядываясь, поднималась вверх по дороге к речному вокзалу. Длинные локоны, подхваченные ветром, разделялись на затылке ровными прядями и скрывали лицо. Но походка, манера держаться, а главное, волосы – все разом выдало ему, что это она. «Лари-са-а-а!» – вдруг, по-мальчишески во всё горло, захотелось крикнуть ему, но он удержался. «Совсем спятил от скуки», – ругнул он себя.
Еще в Москве он что-то предчувствовал, или ему теперь так казалось, но что-то творилось с ним в последние дни. Это что-то заставило его нежданно-негаданно изменить планы, и вот – занесло сюда, в неприметный городишко на берегу Оки. Перед отъездом он решился наконец сделать предложение Ане, своей старой знакомой, которую изо всех сил сватала ему мать. Взял на работе отпуск, который намеревался провести как медовый месяц, но всё тянул, откладывал разговор со дня на день, соврал ей по телефону, что уезжает в командировку, и стал укладываться. Мать молча наблюдала за его сборами, как всегда спокойная, сдержанная, рассудительная, и только прощаясь с ним, предупредила в дверях: «Сын, ты у меня умный мальчик, смотри, не сделай глупости, не доверяй сердцу, чувства непостоянны, а Аня – твоя опора в жизни, твой друг. Не забывай это».
«Неужели… двенадцать лет?» – подсчитал он растерянно. И вспомнил институт, себя – семнадцатилетнего, худого, с тонкой шеей, еще по-детски нежной кожей, одинаково красневшей от смущения и малейшего ветерка; вспомнил Ларису и всё пережитое с нею, – и вдруг почувствовал не то горечь, что ушло, не то радость, что это было. Он очень изменился с тех пор: погрузнел, раздался в плечах, волосы поредели, выцвели, кожа обветрилась, загрубела, но чувства к ней остались
