не спать буду, какие страшные духи! – все больше воодушевлялся Этугей.
– Э-э, безродная твоя душа, да тебе сказочником-улугом быть, – изумился Унарипишти. – Но хорошо врешь, красиво, вдохновенно врешь, так, что и соврать не стыдно. Так и ври, да только смотри не заврись, чего лишнего не наболтай, не то мы тебя живо…
– Что я, безголовый совсем? – обиделся Этугей, поняв, что гроза миновала, и заулыбался. – Зачем мне самому на себя беду накликать? Как известно, зашел в юрту – глупо рубить опорные колья, зашел разговор – глупо наживать себе врагов… Э-э-, да что мы стоим, мерзнем тут! – Этугей хитро подмигнул. – Там, выше по ручью, знаю я, зимовье стоит – наш хулан, продли его годы Великое небо, здесь зимой на охоте останавливается. Там и запас еды есть, и дрова для розжига, – обогреемся, подкрепимся… А, высокородные?
– Дело говоришь, – степенно согласился Даушкиваси. – Веди, что ли…
– И впрямь дело, – согласился Унарипишти. – Да только смотри, плешивая твоя башка, ежели нам твоя землянка не понравится, на плечах нас обоих обратно понесешь!
– Понравится, понравится! – довольно резво переступая плетенными из лыка снегоступами, успокаивал Этугей. – Вы только, высокородные хуланы, выше поднимайте ноги, чтобы в снегоступы снегу не нагребать. И ступайте прямо в мой след – так меньше шанс провалиться, да и быстрей дело пойдет.
Под нескончаемое бормотание проводника оба чужеземца, то и дело оступаясь и оглашая воздух ругательствами на незнакомом языке, потихоньку удалились. Зимний лес поглотил их звуки, сменив торжественной тишиной. А немного ниже, за поворотом ручья, на излучину течением неторопливо вынесло тушу изюбра. Зацепившись за крупный валун, она застряла на мелководье. Через какое-то время недалеко от оставленной волокуши с шумом осыпался снег и лед, обнажив из-под намерзшей снежной корки песчаный обрывчик, куда, даже не замочив ног, и спрыгнул старый охотник, предварительно столкнув тушу в полынью. Сейчас он быстро вскарабкался на берег, свернул волокушу и потрусил вниз по течению. Там он подобрал свою добычу, погрузил на волокушу и, надсадно кряхтя под тяжестью ноши, поволок ее по кромке долины, где лес был реже. Над ним, наверху, в обе стороны расходилась узкая лощина, являя поросшие кедрачом и искривленными березами склоны. Где-то к полудню старик со своей ношей вывернул по руслу ручья на берег большой реки, куда вел ровный, занесенный снегом спуск по боку пологой сопки. Усевшись на волокушу и подцепив один ее конец на себя, чтобы не запорошило глаза, старик залихватски гикнул. И, как на салазках, съехал вместе со своим грузом с горы, подняв ворох сверкающей снежной пыли.
Река тоже еще не до конца замерзла, лед пока был некрепкий, коварный. Дальше старик побрел по кромке льда, аккуратно переступая снегоступами. Отсюда в розоватой морозной дымке открывался изумительный вид на лежащую внизу долину, по которой, вырываясь на плоский простор степи после горной теснины, широко, с островами, перекатами и старицами разливалась река Шикодан, как ее звали на языке охоритов. Там, внизу, еле различимые отсюда,
