влетел в кузов и одному агенту оторвал руку.
– А вы не путаете? – спросил Чаушев.
Афанасий замотал головой. Как же забыть такой случай! Сам был на волоске. Может, гражданин капитан имеет в виду других немцев? Ведь имен, фамилий шоферу не докладывают.
Чаушев в этом не сомневался. Он упомянул фамилии только для того, чтобы подчеркнуть нашу осведомленность.
– У нас есть данные, – сказал он, – что к двум агентам присоединился третий. Уже перед самым броском через линию фронта.
– Так ведь я же… Ах ты господи! – сетовал Афанасий. – Мое дело – баранка. Знай крути… Чего не видел, того не видел, лжой я не живал и не хочу.
Чаушеву пришлось затем терпеливо фиксировать структуру и повседневное бытье базы в Пушкине. Тьфу, как противно писать все это рядом с именем великого поэта! К сожалению, надо, хоть и смыта база прибоем наступления.
– На завтрак я получал сто пятьдесят граммов хлеба черного, тридцать масла, кофе из сырого гаду…
– Из чего?
– Суррогат – по-правильному. А мы шутили…
В лагере смерти служить было лучше, слышался Чаушеву подтекст. Не одной еды можно было урвать побольше, но и еще кой-чего подороже…
Только закончив допрос, позволил себе Чаушев обдумать событие давнего декабрьского дня. Выходит, один из двоих вышел из строя… Третий, явившийся, очевидно, после, был фактически уже не третьим, а вторым. Если только Афанасий не перепутал… Нет, он и число месяца запомнил. Еще бы, день спасения! Под огонь он больше не попадал, умел держаться подальше от опасности…
Нет, значит, и не было третьего…
Чаушев недолго колебался, недолго проверял этот вывод, сопоставляя факты. Он быстро примирился с ним. Точнее – заглушил в себе остатки сомнений. Показания Афанасия как будто снимали ощущение вины, увезенное из Ленинграда. Нет третьего – стало быть, поиск был тогда, три года назад, завершен. Правда, остается загадка золотого слона. Но ведь она почти решена, да и не так уж важна теперь история статуэтки. Когда-нибудь, в мирное время, можно будет заняться.
Чаушев действительно рисовал себе иногда, как он будет листать старые фолианты в Публичной библиотеке, может быть, рыться в архивах…
Теперь исчезает не только его личная – Чаушева – вина. Ни в чем нельзя упрекнуть тех сотрудников, которые тогда, в голодном и промерзшем Ленинграде ходили по адресам, записанным со слов Беттендорфа. Вообще искали добросовестно. А что касается Беттендорфа, то естественно, что он, выдумавший третьего, цеплялся за него до конца.
Да, третий был нужен ему.
Значит, прав был Аверьянов… Три года на войне – долгий срок, и декабрь сорок первого виделся как далекое прошлое. Чаушев чувствовал себя повзрослевшим, он теперь великодушно воздавал должное полковнику.
Мало-помалу проблема третьего сделалась в сознании Чаушева нейтральной, перестала тревожить.
И
