ты шел к своей Цели. Наплевал на внешний успех (двадцать лет она считала, что он плюет как раз на семью). Что тебе все эти лавры из пластмассы! Не отвлекался на промежуточное, которое для большинства всегда было «главным», «конечным», «последним». (Лёня уже и забыл, что Галина Наумовна в России когда-то преподавала философию.) Бог с ним, с большинством. Наконец-то оно разрешило великодушно себя спасти. Ты жертвуешь собой. (Не спорь, пожалуйста!) Ты не можешь иначе… Мы понимаем тебя. (Это ее всегдашнее «мы» от имени Вики, семьи и вообще.) Если честно, пытаемся понять. И будем стараться все это выдержать, что еще остается… За тебя. За успех твоей миссии. Лехаим!
После бурного чоканья встала Вика:
– Лёня – светлый человек, и самый добрый… Все эти годы нашего брака… Его душа… То, что не имеет материального выражения, то есть бесценно… За тебя, Лёня! – быстро нагнулась к нему, поцеловала. Он догадался, что надо встать. Она прижалась к нему, поцеловала снова. Дядя Яша уже созрел для тоста.
Лёня Гурвич вдруг понял, где он находится. На собственных похоронах. Так бывает, когда смерть вдруг становится выходом. Распутывается, разрешается то, что давно уже не распутываемо, не разрешаемо – лишь умножает только бессмыслицу, общую муть. Смерть освободила домашних. И они добросовестно соблюдают приличия. Кстати, они ведь не лицемерят сейчас. Он освободил их и они благодарны ему. Они искренни. Просто это искренность ситуации, положения, момента. Он не удивился бы, если среди всех сыплющихся сейчас на него пожеланий прозвучало что-то вроде: «да будет земля тебе пухом».
Наконец дали слово дяде Яше. Он предупредил, что будет выступать в двух лицах: как Яков Файвиш и как «Яков Файвиш Лтд». Основной юмор спича заключался в его неимоверной затянутости и витиеватости. До Лёни дошло только, что он-Лёня сейчас как дядя Яша двадцать лет назад доказал, что американская мечта есть реальность.
После ужина пили чай в гостиной. Вика спросила его:
– Вот знаешь, конечно, что тридцать лет там будут длиться пятьсот наших земных (я не перепутала вроде?), а все равно как-то странно. Как такое представить?
Это она уже как бы невзначай потрогала его в гробу, дабы лишний раз удостовериться, что все по-настоящему. Надо было б ее напугать, клацнуть, например, зубами или резко открыть глаза.
Этот их провисший брак. Разве она не понимала. Он измочален, опустошен, устал от того, что так и не решился. Но она-то не меньше устала, годами выстраивая жизнь так, чтобы не решать.
Эти приглушенные, чинные разговоры гостей о том, о сём, как и бывает обычно на поминках. Здесь, в гостиной обращались теперь уже преимущественно к Вике. Что же, логика роли вдовы уже диктует свое.
Боря показывает сад: «Если хочешь, папа, здесь мы сделаем ручей, тебе же не нравится пруд. Ручей, про который ты говорил тогда». Боря единственный, кто участвует не в похоронах, – в проводах. В сотый раз рассказывать ему про годы и километры? «И дно будет каменным». Он обнял сына. Боря ростом уже почти что с него. А ведь с ним все получилось
