, хотя бы даже и в кино, не станут отрицать, что это много, очень много денег. Между прочим, что-то около восьми килограммов, если преимущественно сотенными купюрами. Достаточно весомая и ощутимая сумма.
Бывают, конечно, суммы и побольше – десятки, сотни миллионов, а то и миллиарды. Эти вожделенные нолики действительно существуют, и кто-то где-то ими крутит-вертит, но только правды об этом никто не напишет. Те, кто в курсе, графоманством не страдают. А если и нападет на информированную персону сгоряча словесный понос, то болезного мигом вылечат самыми кардинальными методами. Охладят, так сказать, пыл. До температуры тела значительно ниже, чем 36,6 градуса по Цельсию.
Но историю одного миллиона поведать все же можно. Большинства людей, соприкоснувшихся с ним, уже нет в живых, они возражать, надо полагать, не станут. Таково уж неприятное свойство богатых финансовых урожаев – они произрастают только на щедро удобренной трупами ниве, при наличии свежей кровавой подливы. Образовавшись, эти деньги не питают ни малейшей привязанности к своим заботливым хозяевам, предпочитая переходить из рук в руки, на манер развратной девки капитализма.
Большие деньги обязательно убивают владельцев, как наркотики. Иногда – неотвратимо-медленно. Иногда – молниеносно, это при передозировке, когда кто-то проглотил больше, чем смог переварить и усвоить.
Это не метафора. Для эксперимента возьмите штуку баксов, если они у вас имеются, разложите купюры веером и прогуляйтесь среди бела дня по центральной улице своего города. Без охраны, пешочком. Далеко уйдете? То-то! А ведь речь идет лишь об одной тысячной миллиона! Сейчас время такое лихое, что и за сотню прихлопнут, не моргнув глазом. А уж за миллион долларов США…
Короче, много народу за него полегло. Разные это были люди, они и умирали по-разному.
Но мрачный почин, по иронии судьбы, был положен женщиной, не имевшей к миллиону ни малейшего отношения. С нее мы, пожалуй, и начнем. Вот только…
Малосимпатичной она была, если приглядеться. Лицо давно стало великовато для маленьких глаз. Грудь порастеряла ту налитую упругость, которую некогда все кавалеры наперебой стремились оценить на ощупь. Талия сравнялась с бедрами. Ноги подукоротились под многолетним давлением массивного туловища.
Стоя перед вертикальным зеркалом в спальне, Ирина Дмитриевна Славина, пугающе-далекого года рождения, замужняя, бездетная, несчастная-разнесчастная, уныло разглядывала свое отражение, машинально прокручивая в мозгу самоутешительную мантру-частушку:
Если бабе сорок пять, баба – ягодка опять.
Почему-то «баба-ягодка» сначала скукожилась до «Бабы Яги», а потом в сознании всплыл… арбуз. Иринин муж, Борюсик, при церемонном разрезании арбузов летними вечерами почти никогда не забывал огорошить ее научно-познавательным фактом о том, что: «Это, между прочим, ягода! Вишня – ягода, крыжовник – ягода, и арбуз, представь себе, – тоже я-го-да. Вот так-то!»
Борюсик шумно пожирал купленные Ириной арбузы и рассуждал о их «ягодообразности» столь значительно, словно сам сделал это потрясающее открытие. Он называл это общей эрудицией. Ирина подозревала общий склероз – с тех пор, как услыхала про ягоду-арбуз в десятый или двадцатый раз.
Она вздохнула и попыталась втянуть живот, оценивая изменения, произошедшие с отражением. Сравнивать себя с арбузом было, конечно, рановато, но и на ягодку она уже явно не тянула. Стереть бы с физиономии эту Каинову печать времени! Дело было даже не в морщинах, а в особом выражении лица, в оттиске увядания, который не скрыть никаким макияжем. Хоть прямо сейчас садись на лавочку у подъезда, грей косточки на весеннем солнышке и дожидайся, пока надо будет помирать!
Мышцы ее лица непроизвольно сжались, выдавливая из специальной ямки в лобной кости горючие слезы, искавшие выход наружу. Поползли вниз уголки губ. Собралась в гармошку кожа на переносице.
Но оплакивание невеселой бабьей доли прервал зычный голос Борюсика. К своему изумлению, Ирина Дмитриевна безошибочно распознала в нем некие игривые нотки, воркующие обертончики, сигнализирующие о готовности мужа предаться любовным утехам.
– Ирочка, ты не очень спешишь? Может, задержишься на полчасика?
Вообще-то Ирина Дмитриевна Славина, администратор бойкого привокзального рынка, не любила опаздывать на работу – все самые важные события происходили там, как правило, утром. Однако, как женщине, ей именно сегодня было необходимо ощутить себя желанной, кому-то нужной, хотя бы и опостылевшему Борюсику. И она отозвалась не без томности:
– Ну ты, блин, снесся! Раньше нельзя было сказать? Я уже и морду накрасила…
– А мы аккуратненько…
С этими словами в спальне материализовался Борюсик, голый и мокрый после утреннего душа. Это была традиционная прелюдия. Раз в месяц, обязательно утром и обязательно голый, пятидесятилетний Борис Петрович Славин
