сиком потопала в прихожую. Она припала к дверному глазку, но ничего не увидела. Потом сообразила, что забыла открыть глаз. С трудом разлепила веки: на площадке, округленный маленькими линзами глазка, стоял толстый мужик. Зина узнала нового соседа. Она открыла дверь и уловила от покачнувшегося визитера винно-одеколонный дух. Он оторвал руку от звонка, потерял равновесие и едва не тюкнулся в Зину.
– Тише, – пробормотала она.
– Добрый вечер, то есть ночь. Извините за беспокойство, – громко и весело пророкотал сосед.
– Тише, – поздоровалась Зина.
– Можно у вас одолжить телевизор?
– Тише! – Других слов Зина не помнила.
Она развернулась и пошла в комнату. Ее не удивила просьба, сейчас ее ничто не могло удивить.
За возможность поспать она отдала бы не только телевизор, но и пылесос, сервант, годы жизни и душу.
Сосед запутался в пеленках, которые сушились по всей квартире на веревках.
– О, черт, где вы тут?
– Здесь, тише. – Зина ткнула пальцем в угол на телевизор. – Вот.
– Спасибо, я завтра обязательно верну.
– Тише.
– У вас дырочка на рубашке, – пьяно пролепетал сосед.
Он игриво пощекотал Зинину спину, забравшись пальцем в прореху.
– Тише…
«Действительно, забыла зашить, – подумала Зина. – Вдруг он уронит телевизор? Только этого не хватало». Она отстранилась и еще раз показала в угол:
– Вот телевизор, только тише, пожалуйста.
– Для первого знакомства наше общение исключительно плодотворно. – Сосед даже не пытался понизить голос.
– Тихо. – Зина умоляюще приложила палец к губам.
Сосед обхватил телевизор и потянул на себя, не отсоединив провода. Два кабеля, электрический и антенный, натянулись, оборвались и поволоклись по полу. Зина пошла в прихожую. У входной двери стояла прогулочная коляска близнецов, загораживая проход. Чтобы помочь выбраться из квартиры человеку с большой ношей, нужно было совершить маневр: отодвинуть коляску, стать в угол, задвинуть коляску, открыть дверь. Проделывая эти манипуляции, Зина свободной рукой сняла с лица чертыхающегося соседа мокрую распашонку, которую он по дороге подцепил с веревки.
– Тише, тише, – шептала Зина.
– Ваш словарный запас меня потряс, – сказал сосед на прощание.
Захлопнув дверь, Зина вернулась в спальню. Впереди еще по меньшей мере четыре часа сна – роскошь! На секунду она задержалась у детской кроватки. Ваня и Саня лежали на спине, ручки согнуты в локтях и подняты вверх, словно по команде «сдаемся». Сердце у Зины сладко сжалось и кувыркнулось – оно научилось этим кульбитам весной девяносто первого года, когда родились мальчики.
На следующее утро, увидев сиротливое пятно пыли на тумбочке для телевизора, Зина обозвала себя дурой. А если бы он с ножом пришел? Изнасиловал ее? Нет, таких, как она, не насилуют. Зина почему-то была уверена, что над человеком, усталым до отупения, нельзя надругаться.
– Утащить среди ночи телевизор, – сказала она вслух. – Бедный какой, своего нет.
Назвать толстяка бедным можно было только с издевкой. По информации соседей, он купил однокомнатную квартиру за шестьдесят тысяч долларов, ремонт ему делали югославские рабочие, мебель вся новенькая, разъезжает на иностранном автомобиле.
Словом, вряд ли считает каждую копейку. В отличие от Зины. Она в последнее время питается только картошкой и макаронами. Малышам пока достаточно двух яблок в день. Но скоро понадобится больше фруктов и надо будет отлучать их от груди.
Мужу не выдают зарплату четыре месяца.
Чужое вальяжное благополучие рядом с собственной нуждой Зину не раздражало, у нее не было времени задумываться о подобной несправедливости. Она вспоминала о соседе, только когда за стеной гремела музыка или слышался громкий женский смех, да злилась из-за долгого ремонта: запах лаков и красок витал на ее балконе и туда нельзя было вынести малышей.
Никогда прежде Зина не смотрела так часто на часы. Теперь циферблат припечатался к ее сознанию как переводная картинка к пасхальному яйцу.
Раньше часы показывали время: семь утра, час дня.
Теперь сигналили: кормление, стирка, прогулка, снова кормление, утюжка, приготовление еды, кормление, уборка, купание, кормление. Две строгие стрелочки руководили ее жизнью, и Зине казалось, что с утра они бегут веселее и быстрее, к ночи – передвигаются медленно и тяжело, как ее усталое тело. Она трудилась не на износ, износ давно кончился. Но ради своих малышей она бы делала
