о было чем-то похоже на книжное мушкетерское братство и казалось почти неправдоподобным.
Поднимаясь по лестнице эскалатора, Лида услышала песню, которая разрушила атмосферу приподнятой яркой радости.
Афганистан – красивый горный дикий край:
Приказ простой: вставай, иди и умирай,
Но как же так, ведь на Земле весна давно,
А сердце лишь тоски и горести полно.
А дальше было самое страшное. Шагнув под арку ярко освещенного перехода, Лида увидела тех, кто исполнял эту песню. Невысокий черноволосый парень в гимнастёрке, прикрыв глаза и прислонившись к стене, бил по струнам гитары, а пел с каким-то истерическим надрывом, почти выкрикивая слова, его товарищ, молодой мужчина со спутанными светлыми волосами, падавшими на узкое бледное лицо. В его облике было что-то неестественно жуткое. И только мгновенье спустя Лида поняла, что именно заставило её содрогнуться от ужаса. Этот странный человек, случайно встань она рядом с ним, оказался бы ей по пояс. Калека. Его изувеченные ноги (вернее, то, что от них осталось) крепились ремнями к доске на колёсиках. Продолжая петь (а точнее, кричать), бедняга отталкивался руками от пола, двигая нехитрую конструкцию, на которой сидел, то взад, то вперёд. Да, всего за несколько секунд Лида успела увидеть и это, и свежую багровую царапину на щеке, и пронзительный взгляд светло-серых, почти бесцветных, воспалённых глаз, и едва заметную кривую усмешку тонких губ. Москвичи не были равнодушными людьми. Если не каждый второй, то уж каждый четвёртый точно останавливался рядом с этими двумя, чтобы положить в раскрытый чехол для гитары купюру или горсть монет. Положить и, отведя глаза, поспешить дальше.
Вскоре поток спешащих к очередному поезду рассосался, и Лида увидела, как к музыкантам подошли двое слегка подвыпивших мужчин в десантных беретах.
– Ну, здорово, дружище, – с какой-то странной, едва ли не угрожающей интонацией проговорил один из них, остановившись рядом с калекой. – Афган, говоришь? Значит, братки мы с тобой? И где служил?
– В Кандагаре, – глухо ответил тот. – А что?
– В Кандага-аре? – насмешливо протянул его собеседник и вдруг, рванув безногого за воротник, резко притянул к себе. – А то, мразь уголовная, что я давно за тобой слежу и всё про твой Афган, который ты на зоне отбывал, знаю. От такого прошлого не скроешься, Андрюха Потнявый. Такая, что ли, у тебя кликуха? Или после того, как, дури обкурившись, ты себя уродом сделал, тебя теперь только Кузнечиком зовут?
Куда вдруг подевался спутник безногого певца, Лида не увидела, поняв лишь, что он остался один, без защитника. Десантник, распалившись, продолжал трясти его за ворот куртки:
– Не смей, понял? Не смей трепать про Афган своим поганым языком! Если не сгинешь отсюда…
Бросив взгляд в сторону, он неожиданно замолчал, и Лида, не отрывавшая глаз от участников этой отвратительной сцены, тоже повернула голову. По переходу шла целая ватага (человек семь, не меньше) молодых десантников, а один из них, чуть опережая друзей, ехал на инвалидной коляске. Лида успела разглядеть лишь край голубого берета и пшеничного цвета чёлку. На спинку коляски был наброшен китель, и Лида машинально сосчитала количество звёзд на погоне: их было три, две в ряд и одна посередине, что, впрочем, говорило ей только о том, что, кажется, владелец кителя был офицером.
Вид у безногого певца был теперь совсем жалкий. Угрожавший ему десантник брезгливо стряхивал невидимую грязь с ладони, которой держался за одежду безногого. Потом сделал шаг навстречу мужчине в коляске и протянул ему руку.
– Кундуз.
– Баграм, – прозвучали вместо приветствия незнакомые слова (впрочем, можно было догадаться, что десантники называют места своей службы).
– Слава ВДВ! Ура! – это хором грянули уже все остальные.
Ах, какие у этих мужчин были лица! Нет, определённо, они должны были жить во времена мушкетёров!
– Вы в Парк культуры? Мы тоже. А с ним что будем делать? – кивнул в сторону безногого певца десантник, что появился здесь первым. – Он, знаешь…
– Да, я слышал, – перебив его, коротко бросил мужчина в коляске. – Я хотел бы поговорить с ним, ты не против?
Кажется, этому человеку и невозможно было возражать. Теперь Лида видела его в профиль: прямую спину, гордую посадку головы, крепкие мускулистые руки. Его ноги… их тоже почти не было… Лида заставила себя смотреть на это… Брюки защитного цвета заканчивались чуть ниже сиденья коляски. Он тоже был… нет, даже в мыслях Лида не смогла назвать его безногим, беднягой, калекой. Что-то в нём было такое…
– Андрюха, – обратился он к певцу как к давнему знакомому, – как же так, у тебя даже коляски нет?
– А что, хочешь свою отдать? – вызывающе усмехнулся тот.
– Слышь, ты, рожа уголовная, – вскинулся по-прежнему стоявший
