творений в день. Немедленно после выхода первой повести я значительную часть текстов, написанных в столбик (числом более тысячи), сжег и ничего не рифмовал приблизительно четверть века.
Но на склоне лет я вернулся к тому, с чего начал. И два-три раза в год, а то и реже, сочиняю что-то стихоподобное.
Интересно, что в юные годы меня тянуло писать о старости и смерти, а теперь наоборот – часто о стремлениях, не совпадающих, по общему мнению, с текущим возрастом сочинителя. Почему так, не знаю, да и знать не очень хочу. Так получается. Доброжелатели объяснят это доброжелательно, недоброжелатели истолкуют по-своему. Строгие моралисты могут быть оскорблены натурализмом некоторых деталей, действий и образов в стихах «Чудо» и «Курфюрстендамм». Поэтому к строгим моралистам у меня отдельная просьба: эти стихотворения не читать.
Остальным же объясню, что «Чудо» было написано в 1986 году и явилось своеобразной реакцией автора на процесс, названный «перестройкой», а «Курфюрстендамм» – это… ну, просто человеческая драма, записанная с подробностями, без которых рассказ был бы неполным.
Стихи на полях прозы
Был вечер, падал мокрый снег…
Был вечер, падал мокрый снег,
и воротник намок.
Сутулил плечи человек
и папиросы жег.
Он мне рассказывал о том,
что в жизни не везет.
Мог что угодно взять трудом,
а это не возьмет.
Он долго думал – все равно
не знает, отчего
искусство любит, а оно
не жалует его.
Давно он сам себе сказал:
зачем себе ты врешь?
Пора понять, что Бог не дал
таланта ни на грош.
Пора, пора напрасный труд
забыть, как страшный сон…
Но, просыпаясь поутру,
спешит к тетради он.
И снова мертвые слова —
ни сердцу, ни уму…
За что такая вот судьба,
зачем и почему?
«Ну, мне сюда».
В руке рука.
Сказал вполусерьез:
«Давай пожму ее,
пока не задираешь нос».
И, чиркнув спичкой, человек
за поворотом сник.
Я шел один, и мокрый снег
летел за воротник.
Все то, что было молодым…
Все то, что было молодым,
Стареет. Может статься,
Умру почтенным и седым
И поглупевшим старцем.
Меня на кладбище снесут
И – все равно не слышу —
Немало слов произнесут,
И до небес превознесут,
И в классики запишут,
И назовут за томом том,
Что написал для вас я…
Что ж, слава – дым,
Но дело в том,
Что к нам она всегда потом…
Но почему всегда потом
И никогда авансом?
Когда умру я в нужный срок,
Жалеть меня не смейте.
Я, может, сделал все, что мог,
За много лет до смерти.
Но если завтра попаду
Под колесо машины,
А то и вовсе упаду
Без видимой причины, —
Неужто даже в день такой
Не пожалеют люди,
Что не написанное мной
Написано не будет?
Золотце
Голову уткнув в мою шинель,
авиационного солдата,
девушка из города Кинель
золотцем звала меня когда-то.
Ветер хороводился в трубе,
а она шептала и шептала…
Я и впрямь казался сам себе
слитком благородного металла.
Молодость – не вечное добро.
Время стрелки движет неустанно.
Я уже, наверно, серебро,
скоро стану вовсе оловянным.
Но, увидев где-то у плетня
девушку, обнявшую солдата,
я припомню то, что и меня
называли золотцем когда-то.
Бараны
Мысль о том, что борьба есть закон,
Человеком усвоена рано.
И в баранину с древних времен
Человек превращает барана.
Но издревле баран, как баран,
Размышлял
