дитя человеческое. Как бы ни был мал человек и ничтожен по сравнению со Вселенной, он по силе своей мысли, мечты, по охвату и проникновению в самые удаленные и глубинные края мира, равен ей, подобен ей. Поэтому, как бы ни оставался мал человек и ничтожен в своей бренной плоти, он не имеет права мыслить мелко, низко. Разум – это то, что равнит вечность и безграничность Вселенной с силой ума человеческого. Потому, Рус, не замыкайся в себе, помни, что рядом люди, что им может потребоваться твоя помощь, что они готовы помочь тебе, что один человек – не человек, как одна звезда – не небо. Человек – плоть Вселенной. Он не менее ее, но и не более. – Пат вдумчиво вращал четки-сувениры. – Помни, Рус, тебе верят. Отпускают в необъятный клокочущий мир бытия, в котором, не пожив, не разберешься. Удачи тебе и везения! Не уподобляйся мелкой сошке. Прощай.
Опыт, молодость, бесстрашие, спокойствие, крепость воли, доброта истинная – все было в этих скупых на эмоции почтенных монахах. Таких различных, не похожих друг на друга, но объединенных одной мыслью, одной целью, питавшихся одной истиной.
Не уйти от того, что в глубинах души
Из бунтарского семени вызрело,
От того, что сейчас притаилось в тиши,
Чтобы в будущем грянуть как выстрел.
Петрусь Макаль
Рус стоял у ворот монастыря. Глаза его ничего не видели. Недвижная бледность покрыла чело. Взгляд, частивший от беспомощной борьбы и смятения чувств, выдавал скрытый ужас. Что-то трещало внутри, как натянутый трос, готовый в любой миг сорваться.
Дэ подошел к воспитаннику.
– Ступай, сынок. Время сведет нас, и мы снова будем вместе. Ступай.
Губы Руса мелко подрагивали. Невидящим взором огляделся, еще раз поклонился старейшинам, развернулся, и неуверенно, будто впервые ступал по земле, медленно направился к американцам.
Шел, волоча ноги. Обернулся. Чуть ли не весь монашеский анклав стоял у ворот.
– Пат, – тихо, почти неслышно, заговорил настоятель, – у меня чувство, будто мы сильного ручного зверя выпускаем на волю. Как-то он сможет там? Поймет ли жизнь?
– Сильные не погибают, – с вызовом, брошенным всем силам Рока, голосом, которым даже никогда не разговаривал с янки, вставил Чемпион.
Рус удалялся от них, повернув голову. Смотрел и шел… Спотыкался… Чем более увеличивалось расстояние, тем более темнело его лицо. Шел, как бы погружаясь в морскую пучину.
– Что за сентиментального чухла выставили нам монахи? – злорадно и язвительно изрек Динстон, с ехидством наблюдая сцену прощания.
Юноша поравнялся с янки, остановился. Пальцы мелко тряслись. Желваки на скулах нервно перекатывались. Он стоял, расставив ноги, разведя руки, как малыш, которому неинтересно и страшно подходить к незнакомым. Снова обернулся.
– Довольно, – хлопнул по плечу отрока один из охранников, – дорога длинная.
