интеллектуальной издательской системе Ridero
На полном ходу из вагона так хочется выпрыгнуть,
на последнем дыханье уткнуться в живые цветы
и глаза пассажиров поражённые выглянут,
увозя этот миг на житейские мира плоты.
Вас увозят вагоны к хорошим и ласковым домикам,
небоскрёбы Вас ждут, разговоров пустых суета,
неужели сердца продадите ухоженным комикам,
как сейчас посмеётся над Вами из песен мечта.
Так разбейте же окна, равнодушие выкиньте,
в удушающий воздух прокричите, что я не один,
посмотрите в глаза, что в друг друге Вы нынче увидите?
Этот миг для Вселенной – божественно – преданный сын.
* * *
Кровью разорвано сердце гитары моей,
Может, прошепчут: Песней нас снова согрей!
Если цветы повышают в цене,
значит, поэтам не быть на войне.
Народу всё меньше…
В омуте грязном немая совсем суета,
значит ли это, что сатана вновь сыта?
На микрофон одевают чехол,
значит, гитара пашет, как вол.
Народу всё меньше…
Борозды-струны в поле невиданных строк,
жизнь мне даёт снова жестокий урок,
в зале немом царствует всюду струна,
вот-вот через крышу прорвётся Луна!
Народу всё меньше…
Я уезжаю, я к почестям не привык,
северный рву я без злобы кадык,
какая привычка – рвать Вас два часа,
где же Луна? Подать чудеса!
Народу всё больше!
* * *
Из кочегарок выходят певцы
и погибают, дождавшись цветов,
вновь улыбнулись вокруг подлецы,
звездой обманув наших отцов.
В топке сердечной рождалась строка,
в топке сердечной боль жизненных мук,
только девчонки святая рука
в топке волнует угли разлук.
Всю жизнь долбим души во льду,
нервы, как искры, сгорают дотла,
из кочегарок душевных уйду,
если до сердца успеет игла.
* * *
Где только меня леший не носил,
в каких я только не был закоулках,
бежал я от себя что было сил,
а ветер бил в лицо тревожно-гулко.
И я Рубцова всё хочу догнать,
пишу стихи, но нет, не дотянуться,
как до звезды рукой мне не достать,
так и покойнику вовеки не проснуться.
* * *
Какие к чёрту чудеса,
когда вокруг такая вьюга!
С ума сошли, что ль, небеса
и не видать во вьюге друга!
Любовницей побудь моей,
спи, вьюга, у моих дверей!
* * *
Стих не идёт, так полосну по горлу,
чтоб слово, втянутое кадыком,
от пищевого отвернувшись сора,
вдруг показалось красным языком.
Но это жало не спешит свой мёд
отдать бумаге из сердечных сот,
оно сначала магму слов наврёт,
чтоб ум заполз в фальшивый грот.
Нет, не обманешь, вырву я слезой
тысячелетнее, волнующее эхо
и до утра укрою стих лозой,
поиздевавшись на прощанье смехом.
* * *
Таёжный прокурор медведь
сказал мне как-то раз: Приседь!
И посиди
