е не сказывалась, дремучие леса с буреломами не давали проходу ни конному, ни пешему. Это действительно был островок безопасности, где жили те, кто предпочитал скудное, лишенное приключений и красивых вещей существование превратностям жизни на людных перекрестках.
Обитателей этих мест называли запрудниками, так как они часто создавали на своих речках и тропинках запруды и завалы, чтобы никто не мог к ним добраться. Связь с внешним миром происходила или с появлением редких странников, которых запрудники, случалось, убивали, дабы их место жительства не стало известно, или, когда в роду вырастали строптивые неуживчивые сыновья. Вооружившись охотничьими рогатинами, секирами и деревянными щитами, они сбивались в малые ватаги и лесными тропами уходили в сторону больших городов. Участь их была незавидна, вооруженные, но неумелые, храбрые, но простодушные они становились ратным мясом, часто даже не доживая до первого сражения – более опытные гриди оттачивали на них свое мастерство в учебных поединках. Иной раз юным запрудникам везло – их продавали в рабство и тогда они могли побывать в дальних заморских странах, хотя из таких путешествий домой мог вернуться один из ста, а то и из тысячи.
Жили запрудники малыми селищами, состоявшими из пятнадцати-двадцати полуземлянок, окруженных общим плетнем. Таким же плетнем или завалом из срубленных деревьев для защиты от кабанов и туров окружали они и свои маленькие поля, выжженные и расчищенные в лесной чаще. Никому не приходило в голову удобрять их навозом, поэтому поля постепенно оскудевали и тогда селище переносили в другое место. Но случалось это, когда урожая уже совсем не было, потому что хлеб, каши и овощи были скорее лакомством, чем основной едой. Главную пищу составляли лесные дары: дичь, рыба, мед, грибы, орехи, да молоко полудиких коров и коз. Обилие всего этого не требовало от запрудников напряженных усилий и изобретательности, а отсутствие больших запросов приводило их к вялому, угрюмому существованию. Живостью и веселостью отличались лишь дети и подростки, однако и они к двадцати годам превращались в медлительных, ленивых взрослых, которым уже не требовалось ни развлечений, ни новых занятий. Грубая сварливость служила им заменой чувств, а мелочная зависть – умственной деятельности. Даже верования и песни у запрудников были такие же унылые и апатичные, как они сами.
Вершиной жизни у них считались ухаживания и свадьбы, когда молодежь разных селищ собиралась на лесные токовища, где парни, подобно тетеревам распускали свои хвосты, выказывая силу и ловкость в бескровных, как правило, состязаниях, а девушки делали свой выбор. Воспоминаний об этих днях хватало им потом на всю жизнь.
Твердых законов у запрудников тоже не было. Каждое селище представляло собой один большой род, где все решал его глава – староста, который разрешал среди семей своих братьев, сыновей и племянников любые склоки и назначал их по своему усмотрению на общие работы: расчистку леса, большую охоту, в пастухи и ночные сторожа.
Иногда, когда в селище становилось тесно, самый сильный сын рода отделялся со своей семьей, образуя собственное дворище, которое со временем при благоприятных условиях превращалось в самостоятельное селище. Лес кругом был немереный, и всегда можно было найти место, где бы жилось по собственной воле.
Так однажды поступил Смуга Везучий, с двумя своими братьями выстроив селище Бежеть на берегу речушки с тем же названием. Везучим он считался потому, что дожил до преклонных лет и из шестнадцати его детей от трех жен десять уже сами создали большие семьи. Вернее, у девяти детей семьи были большие, и лишь у самой младшей Маланки имелся единственный сын Дарник.
Кто именно стал отцом ее ребенка на свадебных токовищах, Маланка так никому и не сказала. Только, смеясь, говорила, что у него была не такая рыбья кровь как у других парней. За это ее сына еще в малолетстве прозвали: Дарник Рыбья Кровь, не подозревая, какую оказывают ему тем самым услугу. Ведь нет имени, которого нельзя было бы прославить, а уничижительное прозвище нуждается в прославлении с десятикратной силой. В те времена, как и сейчас, выдающиеся люди появлялись на свет порой в самых невзрачных семьях, где, казалось, ничто не могло способствовать их будущему взлету.
Сама Маланка среди родичей выделялась независимостью, язвительным языком и необычайной живостью. Никто никогда не видел ее сидящей без дела. Едва проснувшись, она тут же принималась за работу, причем помимо повседневных женских и мужских забот по хозяйству считала своей обязанностью прочесть хотя бы один из свитков, что хранились в сундуке, неисповедимым путем попавшим к Смуге Везучему и отданными за ненадобностью младшей дочери. Понятно, что даже когда в Бежеть удавалось заманить возможных женихов из двух соседних селищ, то они, несмотря на всю миловидность и домовитость Маланки, спешили убраться восвояси, страшась ее непомерной энергии и самомнения. По существующему обычаю, она могла стать по своему выбору второй женой кого-нибудь из исправных бежечан. Но такое ей не смел предлагать даже сам староста. Вот и жила вдвоем с сыном, лишь в редких случаях прибегая к помощи любимого брата Ухвата или своей подруги шептухи Вербы.
Пока
