.
Самое неблагодарное занятие – поиски аналогий с произведениями других авторов. Настоящая литература никогда ни на что не похожа. Можно лишь сказать, что для поколения постсоветского российского общества, к которому принадлежит и автор, эта штука посильнее, чем «Кондуит и Швамбрания» Льва Кассиля для советского общества. Хотя, разумеется, Саша Зайцев не настолько юн, чтобы его житие не вобрало в себя советские годы. Вся книга пронизана тончайшей иронией в описании школьной жизни, в его долгой студенческой одиссее.
На страницах книги много пьют. Но ежели Венедикт Ерофеев питие, определяющее сознание, поэтизирует до обожествления, то персонажи Зайцева пьют в посконной неизбежности, необходимости этого процесса. Увлекательны путешествия героя. Здесь – и образы южных городов, и армейские будни. Но, пожалуй, наиболее ярко живописует автор жизнь Талды-Курганского драматического театра (а может быть, мне, как театральному режиссеру с огромным стажем, эти главы показались самыми значительными). Репетиции, премьеры, гастроли – все это сливается в калейдоскоп экзотики жития периферийного драматического театра. И, конечно, портреты… А как владеет автор умением плести мозаику из многозначительных фамилий…
Каюсь, ненавижу употребление в печати ненормативной лексики. Но Саше Зайцеву позволяю и это. У него сам художественный строй, сама форма повествования доказывают необходимость именно такого лексикона, именно этих крепких выражений. Не дай господь, «мудрая» редакторская рука заменит выражения автора на более пресные или проставит многоточия. Пропадет аромат, неповторимость зайцевских строк.
Не могу не привести примера живописи словом в этом романе. Вот продавщица гастрономического отдела Маша: «…весы у Маши были таким же инструментом, как рояль, а Маша умела на нем играть, как Лист или Ван Клиберн. Тихая музыка советской торговли, журчащая из-под полупустых прилавков как аккомпанемент хамству обслуживающего персонала». Но я уже начинаю пересказывать содержание книги, лишая читателя удовольствия самостоятельно насладиться всеми достоинствами произведения. Откройте книжку, разгадайте явные или отчасти скрытые многочисленные посвящения в строках и между ними. Не сомневаюсь, что когда вы дойдете до конца книжки, у вас будет на одного доброго друга больше!
Всего вам доброго.
Виктор Рябов, профессор РАТИ-ГИТИСа, Заслуженный деятель искусств России.
Моя революция
Посвящается моей няне Елизавете Арсеньевне Шибаевой
Но теперь оттенок, который окрашивает эти события, позволяет взглянуть на них по-иному.
О. де Бальзак
Пробуждение
Интересно устроена память: прошлое и будущее она сталкивает в настоящем (…есть только миг…). Кажется, что время остановилось. Стоит себе, как этот шкаф, диван, книжные полки, письменный стол… Эрекция времени, приводящая к эякуляции – простите за биологизм —сюжетов, перемещающихся на дне сознания. Какой-то из них, как в детской игре, становится Царем Горы. И тогда прошедшее или то, что еще только должно произойти, будто выхватывается прожектором из мрака и происходит сейчас.
Комната наполняется солнечными лучами. К моей кровати тихо подходит няня. Я еще сплю. Няня гладит меня по голове, пилит слегка мою шею ребром теплой ладони, ласково приговаривая: «Зарежу порося». Я не реагирую. Тогда с меня стягивается одеяло. Это значит, что пора в школу и вызывает ответную реакцию – я дрыгаю ногами и тщетно пытаюсь вернуть одеяло на место. В коридоре зазвонил телефон. Я вскакиваю и хватаю трубку, из которой доносится возбужденная картавая речь: «Саня! Срочно! Архиважно! Промедление смерти подобно – возьмемся за оружие, друг! В наличии рогатка и самострел с оптическим прицелом. Боевая готовность № 1. Как это, кто говорит? Владимир Ильич Ленин говорит! Не узнаешь, политическая проститутка? Сам туда иди…» – телефонный звонок одноклассника и хулигана компенсирует нянины старания. Позавтракав на скорую руку, я собираю не собранный с вечера портфель и демонстративно повязываю перед зеркалом поверх белой рубашки пионерский галстук, чтобы, выйдя за дверь, скомкать его и засунуть в брючный карман вместо носового. Манипуляция производится ради бабушки. Бабушка верит в бессмертные идеалы, и мне не хочется нервировать ее без нужды (за непристойную надпись на лбу гипсового бюста вождя в школьном вестибюле из пионеров абсолютным большинством голосов пионерской организации при двух воздержавшихся меня с позором исключили). В общем, на клич пионера я реагировать перестал, о чем бабушка, конечно, не догадывается. Что поделаешь, не могу я быть всегда готов неизвестно к чему. Даже не совсем уверен, что готов к труду и обороне, хотя нормы ГТО сдал и получил из рук физрука Василия Ивановича серебряный значок и соответствующее удостоверение. Не сдавшими учениками Василий Иванович протирал пол в спортзале. Брал их за руки, за ноги и водил спинами по крашенным в салатовый цвет доскам в загрязненных местах. Воистину, «если хилый – сразу в гроб». Повязал я, значит, пионерский
