ощением мужественности и мудрости, а в их мире царило добро и справедливость, так, как это понимал я.
Вы скажете, что подобное происходит с каждым маленьким человеком, что похожее происходило и с вами? Но есть нечто, что отличает вашего покорного слугу от всех остальных повзрослевших детей, научившихся управлять своей жизнью, получающих удовольствие от этого процесса; от тех, кто забрал у своих фантазий и выдуманных героев свою судьбу, потому что вам вдруг понравилось делать что-то самим. Вы стали прощаться с этой эфемерной частью своей жизни, прощаться с сожалением или в гневе, просто забывая о них или с усилием вышвыривая их из своей головы. Конечно, они не ушли совсем, но их становилось всё меньше, и освободившееся место стали занимать успех и разочарование, планы и детальные расчёты, воспоминания и надежды.
Со мной всё происходило совсем по-другому: я сделал их слишком подробными, каким хотел быть сам, я дал им слишком много воли и силы, которой не хватало мне. И теперь уже они звали меня играть, отрывая от моей реальной жизни, и не принимали отказа.
Я отдавал им всё своё свободное время: нянчился с ними, когда они хандрили, мирил их и наставлял, строил им замки и крепостные валы, чтобы уберечь от врагов, выискивал им новые игрушки, но всё равно не справлялся – их мир болел и разрушался, посевы гибли, а сами они начали исчезать. Черты немногих выживших утратили очарование, характер у них портился – им было плохо, но я не мог им помочь. В какой-то момент пришло время признать, что я завишу от созданного мною мира не меньше, чем мои герои. Надо было что-то делать.
Гаспар
Он двигался через лес, и луна, такая же, как в арденском лесу, освещала такие же деревья и такой же голубой снег. Но Гаспар уже понимал, что сколько бы он ни плутал по лесу, проваливаясь в сугробы, сколько бы ни карабкался наверх, он уже не найдёт тропинку, ведущую к замку, взобравшись на дерево, не увидит, возвышающегося над долиной старого донжона, не разожжёт камин, не приготовит ужина для молодого господина. Нет больше у старого Гаспара господина, нет больше дома и не для чего ему возвращаться.
– Будь прокляты Гизы! – в отчаянии ругался он и сбивал снег с веток, ломая сами ветки, как ломал до этого шеи слуг Франсуа де Гиза.
– Будь прокляты гугеноты! – почти кричал Гаспар, вспоминая, как сжималось его сердце, когда молодой господин стал посещать сборища кальвинистов. Как он хитростью и силой не дал ему поехать в Блуа и спас его от подвешения на крюке.
Без сил он упал, наконец, на замёрзшую землю и прошептал:
– Почему?
К кому обращался, большой и сильный человек, лежащий на снегу? К Богу, в которого не верил? К белой круглой луне, которая сыграла с ним жестокую шутку, самую злую из всех, и увела его из замка Пьер Нуар в конце февраля 1562 года? К рыцарю Гийому де Богарнэ, привёзшему растерзанное тело барона де Ковиньяка?
Некому было ответить: Бог никогда не говорил с Гаспаром, луна лишь звала за собой, а рыцарь Гийом остался лежать во дворе старого замка, разорванный и обезображенный, вместе с теми, кто был с ним. Да и спрашивать не было никакого толка, он сам знал, почему погиб молодой человек, который был последним законным владельцем старого замка и носителем одной из древнейших и родовитых фамилий Франции, восходящей по материнской линии к Матье де Монморанси. А со смертью Габриэля прерывался не только род Ковиньяков, но и терялся смысл жизни самого Гаспара Гару, предки которого веками служили этому древнему роду.
Наконец Гаспар поднялся с земли и стал думать, что ему делать дальше. Он плохо понимал, где он находится и как очутился здесь, он помнил только слепую ярость, которая охватила его при виде мёртвого тела молодого барона и надменного выражения лица де Богарне.
– Я возвращаю тебе это тело, старик. Герцог велел мне привезти его домой, из уважения к господину коннетаблю, с которым твой хозяин находился в дальнем родстве, чтобы его могли похоронить, как подобает отпрыску древнего рода, хотя сомневаюсь, что еретикам полагается место на кладбище рядом с добрыми христианами.
Дикий вой Гаспара напугал всадников, лошади взметнулись на дыбы или шарахнулись в сторону, сбрасывая седоков, и только рыцарь Гийом удержал своего гнедого жеребца и смог остаться в седле. Он успел сжать рукоятку меча, с замысловатой гардой, но не смог вытащить меч из ножен. Когда конь рванул прочь, через замковые ворота, унося рыцаря Гийома де Богарне, его рука по-прежнему крепко держала оружие, а его широко раскрытые от ужаса серые глаза смотрели в след, потому что голова рыцаря осталась в замке, сжимаемая рукой Гаспара Гару. Спутники де Богарне, надо отдать им должное, пытались сопротивляться. Для них эта бойня в старом замке была продолжением резни в Васси, где они избивали гугенотов. Она стала одним из эпизодов войны за веру, но эпизодом последним. Четверо слуг Франсуа де Гиза, умрут на замковом дворе, призывая на помощь бога и шепча молитвы на чужом для них языке, уверенные в своей правоте, потому что то, что видели их глаза, было подтверждением слов
