оставив взамен гулкую пустоту. Он вдруг поймал себя на том, что невольно замедлил шаг, что двигается теперь осторожно, таясь за деревьями, словно страшась увидеть нечто такое, от чего на душе станет невыносимо тяжело. Все вокруг странным образом изменилось, потеряло свои очертания; пропали звуки, запахи, лица прохожих, исчезли машины, птицы на деревьях, осталось только натянутое тонкой струной ожидание, готовое в любой момент обреченно лопнуть. Но когда он увидел постепенно развертывающееся перед ним зрелище: ажурную металлическую ограду, территорию за ней, выложенную тщательно подобранными плитами, кирпичный массив самого костела, таранившего небо вновь возведенными шпилями, когда мелькнула перед ним тяжелая дубовая дверь, пахнущая свежим лаком, и распахнулся вдруг гулкий вестибюль, сквозь проем которого уже виднелись многочисленные скамьи для прихожан, кафедра с вензелем, изображавшим вечное слияние Альфы и Омеги, а надо всем этим распятие, выполненное в неестественно белом цвете, он вдруг успокоился, и это спокойствие было таким холодным и равнодушным, что удивило его, ибо он ожидал совсем других ощущений, может быть, даже всплеска каких-то сентиментальных чувств, но никаких эмоций, кроме тех, что соответствовали строгой торжественности этого здания, проявить не сумел.
Он оказался среди немногочисленных в эту пору прихожан, шедших к алтарю, чтобы, преклонив колено, неторопливо осенить себя крестом, проделал то же, что и они, потом заглянул в боковые пределы, окутанные дымком от множества горящих свечей, и долго выбирал место, где мог бы расположиться, не привлекая к себе излишнего внимания.
Облюбовав наконец одну из скамеек, стоящих вдоль стены, он сел, прислонясь затылком к холодному мрамору облицовки, и в этот момент почувствовал, что погружается в то самое состояние, которое уже однажды испытал, находясь почти под самым куполом полуразрушенного тогда костела между разделенными перегородкой скульптурными изображениями Ангела, Орла, Льва и Быка. В тот раз хотелось поскорее выбраться из этого здания на воздух, но сейчас сама мысль о том, что надо встать и направиться к выходу, показалась ему кощунственной, а потому невыполнимой. Он поднял глаза кверху, увидел знакомые ему фигуры, но голова раскалывалась уже так, что взгляд его невольно упал вниз и, скользнув по цветному витражу окна, замер, зацепившись за некий барельеф на противоположной стене.
Мигрень его – он все-таки думал, что это была именно она, обладала свойством создавать перед глазами всевозможные завихрения и выпуклости, а также вытесняющие друг друга слои воздуха, имевшие разную плотность, отчего пространство приобретало эффект многомерности, расчленяя перспективу на отдельные не связанные между собой фрагменты.
Он попытался понять, какому именно событию из жизни Иисуса был посвящен сюжет барельефа, остановивший его взгляд, однако, кроме расплывшихся очертаний, пульсирующих в пространстве, так ничего различить не сумел. Все его усилия хоть как-то сфокусировать зрение оказались напрасными,
