ривидений не существует, – меня принудили их не бояться.
Франсуа Рене де Шатобриан
Нотный стан надломился, ноты скрючились, мелодия смешалась и исчезла. Бумажный комок шлёпнулся на пол. Андрей Лаврушин потянул из папки следующий лист, скомкал, выпустил из рук – руки были словно чужие, словно кто-то ледяной и невидимый встал у него за спиной. Андрей мотнул головой и шагнул к окну.
Зябкий утренний воздух подался вперёд, колыхнул занавеску. Лаврушин раздвинул шторы. На мгновенье ему показалось, что внизу, на улице, кто-то стоит у калитки. Он резко дёрнул щеколду и отворил вторую створку. Нет – никого. Мелодия зазвучала вновь – отвратительная, отвергнутая. Обеими руками композитор сгрёб листы из папки и, размахнувшись как следует, кинул их в отворённое окно.
Порыв ветра тотчас подхватил ворох бумаг, распотрошил, разбросал по двору, по улице, швырнул Лаврушину в лицо. Лаврушин засмеялся – угрюмо и отчаянно. «Больше не умею, – произнёс он негромко, – и не сумею больше никогда».
Услышав смех в окне, человек в тёмном плаще поднял голову и отступил от калитки.
Лаврушин вернулся к стеллажам, где в аккуратный ряд были выстроены папки с нотными записями, сделанными, вопреки молодости, по старинке, от руки и карандашом. Он привык беречь черновики: именно они, а не финальные версии, дописанные в компьютере, тешили его самолюбие. Андрей вытаскивал одну папку за другой, неуклюже хватался за тесёмки и резинки. Душа его замёрзла и пальцы онемели, одна из папок выскользнула из рук; он не стал её подымать.
Ветер играл с осенними листьями, с бумажными листами, устилал улицу, укрывал газон.
Стеллаж опустел, от творческого самолюбия ничего не осталось.
И тогда композитор покинул свой кабинет.
Человек в плаще повернулся и зашагал прочь.
Вторая неделя сентября выдалась прохладной – осень решительно предлагала взглянуть на будущее трезвым взглядом. Но к середине месяца от её решительности не осталось и следа. Стояли тёплые, солнечные дни, по-летнему зеленел газон, пчёлы гудели в пряных травах, тут же порхали бабочки. Только долгие тени да ранние вечера напоминали о том, что лето закончилось.
Протяжному осеннему свету Агния была рада, и прозрачному воздуху, и лёгкой кисее тумана в низинах и у леса, но золотая пора для живописи ещё не настала. Художница нечасто заглядывала в свою мастерскую, к холстам и краскам, всё откладывала на потом, ведь лучшее время – то, что в гобеленовых тонах – ещё впереди.
А в саду спеет осенняя малина, ежевика, и надо морозить ягоды, варить варенье, протирать с сахаром айву и облепиху, следить за яблонями, проверять дыни и тыквы. И хорошо бы сходить за грибами, и на рыбалку тоже, пока ещё тепло, пока вода в реке отражает бледно-голубое, почти белёсое небо, чуть больше синевы у сосновых веток, чуть больше рыжины у берега. Может всё-таки взять с собой этюдник?
За забором затарахтела газонокосилка. Агния очнулась, выпрямилась и стала поправлять волосы – сняла заколку, потрясла головой, собрала волосы в пучок на макушке и закрепила заколкой. Последние недели заказов не было, не было и суеты, жизнь замедлилась и обернулась полусном. Как будто она выключила будильник и никуда не спешит.
Тарахтенье прекратилось – Алексей освобождал травосборник от скошенной травы. «Да это не к нам!», – во всеуслышание возгласила Галина, супруга Алексея, отвечая ему где-то поблизости по ту сторону забора. И тут Воронова поняла, что кто-то настойчиво стучится в ворота.
Она кое-как пристроила миску с ежевикой в траве и быстрым шагом направилась к калитке – не из любезности к незваному гостю, но чтобы только прекратить настойчивый шум.
Гость терпением не отличался – перестал стучаться в её ворота, зашуршал гравием. Через минуту раздался женский голос слева от ворот, у калитки Алексея и Галины:
– День добрый! Можно вас на минутку? Тут ваши будущие соседи хотят пообщаться.
Воронова насторожилась, прислушалась. Голос с побудительными интонациями показался ей знакомым.
– Здравствуйте, – вежливый мужской тенор прозвучал чуть поодаль, с дороги.
– Вот, ваши будущие соседи, покупают тут дом, – заявила побудительная дама.
– Мы ещё не решили окончательно, – с дороги донёсся ещё один голос. Как показалось Агнии, возразить осмелилась некая юная девушка.
– Это какой же дом? – полюбопытствовала Галина, – Катькин, что ли? Да его уже давно купили, – с насмешливой развязностью объявила она и принялась откровенно разглядывать будущих соседей. Соседи обратили растерянные лица к своей
