идеть здесь. В прохладных мраморных стенах капитанской рубки горели свечи, и Штурман вздымал глаза к небу. Кожа Его шелушилась, то тут, то там отваливаясь большими пластами, точно штукатурка палаццо, выходивших окнами на кирпичные борта старого корабля. По лицу, покрытому белой коркой соли, спускались от уголков глаз по щекам две дорожки, терявшиеся в запутавшейся бороде. Его команда не говорила ни слова, судно не двигалось с места, неббиа застилала горизонт, а Капитан первым принес себя в жертву так давно, что был забыт и поруган. Штурман устало смотрел туда, где по его воспоминаниям прежде находилось Небо, и пламя свечей слабо дрожало в такт едва заметным движениям Его губ.
На все воля Твоя.
***
Нижней ступени лестницы робко коснулась маленькая мягкая туфелька. Рядом – другая. Белые носочки сползли на лодыжки и натирали ножки при ходьбе, но туфли продолжали медленно покорять одну ступень за другой. По обеим сторонам лестницы расцветали цветы, но туфельки ни разу не остановились возле них, рука не протянула растопыренные пальцы, чтобы сорвать стебель, нос-пуговка не вдохнул аромата, а блестящие улыбающиеся глаза ни разу не посмотрели в сторону цветка. Девочка продолжала подъем все увереннее, не замечая ничего, кроме вершины длинной лестницы. Мимо скал, мимо цветущих полей вились вверх ступени – туда, где прежде находилось Небо, за облака, сквозь струящиеся лучи света. Оставалось совсем немного, и девочка уже протягивала пухлые ручки навстречу ему, такому прекрасному, счастливому, теплому, светлому, так приятно пахнущему. Он улыбался ей и раскрывал свои объятия, чтобы прижать ее к себе. Лицо его было мягким и теплым, как подушка, глаза улыбались, как папины, но пахло от него мамой – совсем как когда она, закатав по локоть рукава, месила тесто на кухне. А его крылья! Она никогда не видела таких прекрасных крыльев у всех птиц, которых знала. Ни у воробьев, ни у голубей, ни у ворон, ни у чаек не было таких сверкающих перьев, таких больших и мягких крыл, как те, которыми он окутал ее. Она уткнулась носом в его мягкое теплое тело и засмеялась. В руках она продолжала держать вложенную кем-то засушенную розу.
Вы были призваны в ряды ангелов один за другим.
Тяжелый вздох погасил свечу в капитанской рубке. В который раз Штурман поднял глаза. На корабле, названном в его честь, Он не желал видеть их. Какую пользу они могли принести Его воинству? Все они не способны были произнести и трех слогов Его имени.
Ми.
Мягкие туфельки встают на нижнюю ступень. Босые грязные пятки штурмуют следующую, точно восходя на вершину. Золотистые локоны колышутся в такт шагам. Щербатый рот расплывается в улыбке. Легкое платье мешает идти, и туфельки все быстрее шлепают по ступеням. В оттянутых карманах стучат при ходьбе цветные камешки, булавка, пуговицы, старая монета, погнутый гвоздь, выпавший несколько дней назад зуб, яркие стеклышки. На нижнюю ступень неуверенно опускается ладошка, за ней – другая, следом – коленка.
Ке.
Где-то вдалеке звучит песня. Нежный тихий голос, так похожий на мамин, шепчет, что все хорошо. Теперь все хорошо. Он такой добрый, такой спокойный, и струящиеся лучи вдруг озаряют тысячи улыбок. Быстрее шлепают по ступеням мягкие туфельки, босые ноги, дырявые ботиночки, белые носочки, сандалии, калоши, гусарики, связанные бабушкиными сморщенными руками сапожки. Пухлые пальчики тянутся вверх. Осталось совсем немного.
Ле.
Его руки теплые и мягкие. Яркие глаза смотрят с обожанием, отряжая в себе исходящее от него слабое свечение. Носы жадно вдыхают запах – запах дома, родных, сладостей, маминых духов, дедушкиного табака, мыла, цветов на лужайке, папиного пальто. Беззубые, зубастые, щербатые, толстогубые, маленькие и большие, с оттопыренной нижней губой и первыми зубами, рты расплываются в улыбках. Он крепко прижимает их к себе и уносит, дальше и выше крыши соседского дома, дальше тети, живущей через два квартала, в волшебную сказочную страну из книжки с яркими картинками, на большое пушистое облако, на остров посреди лазурного моря, в капитанскую рубку старого застывшего среди вод корабля или туда, где прежде находилось Небо.
***
На островах мужчина средних лет погрузил в чрево гондолы небольшого размера ящик. Он знал, что находится внутри, но старался забыть о содержимом. В ящике лежали мягкие туфельки, белые носочки, легкое платьице и светлые кудри. Гондольер оттолкнулся от берега и взял курс на стоявший вдалеке корабль с каменными бортами. Лодка качалась на воде как опрокинутая скоба на чистом полотне бумаги. Где-то в районе Сан-Марко или на Канареджо в пространство между скобками заключались престарелые Ромео и их дряблые Джульетты, мосты, палаццо, толпы азиатов, коты, голуби, крылатые львы, церкви, кампанилы, траттории, джелатерии, рыбы в глубине. Здесь гондола открывала ничем не замкнутую протяженность, походя больше на случайную каракулю, нелепый след, оставленный ручкой засыпающего студента. Гондольер бурчал себе под нос песню, стараясь не разбирать слов.
