емной жизни, жизни после «смерти» и моего конца.
Часть I
Глава 1
Начнем с того, что я родился в начале XIX века, в те года, пока я рос, шли бесконечные войны за выход России к Средиземному морю. Жили мы с матерью и сестрами. Их у меня было три; самую младшую, но не младше меня, звали Анисья, попрыгунья, ей всегда поручали следить за мной. Средняя – Паула, маленькая, часто болела, из-за чего следить приходилось Анисье и за мной, и за средней сестрой. И старшая сестра – Тереза, самая сильная из всех сестер, всегда помогала матери и с хозяйством, и с нами, малышами.
Хоть я и был единственным сыном в семье, мать не грузила, как говорят, меня, я был щуплым белобрысым птенцом, с бледно-зелеными или голубыми глазами: два цвета переходили друг в друга, но в итоге победил салатовый, с которым я и жил всю свою жизнь. Отец был военным, и, как вы понимаете, шла война, шли сражения, он только один раз меня видел, в младенчестве, когда я только-только появился на свет. Потом, летом 1813 года, когда закончилась война с персами, тогда мне уже исполнилось девять, для своих лет я был худым, тощим, неказистым мальчишкой.
Война – это всегда плохо, это голод, это боль, это выживание. Отца моего звали Гавриил. Как говорили про таких – богатырь, настоящий мужик, вот таким он и был: темноволосый, с голубыми глазами, волевым лицом и недюжинной силой. Посмотрев на меня пристальным взглядом, он сказал:
– Сын, мой, будем из тебя мужика делать.
Я помню, тогда испугался его донельзя и, спрятавшись за спину старшей сестры и схватив ее за подол юбки, шепнул:
– Кто это?
Сестра, грустно улыбнулась и сказала:
– Отец наш.
Вышла мать из дома и, завидев отца, бросилась в его объятия. Она – маленькая, хрупкая, со светлыми, как и у меня, волосами – казалась мне неземным существом. От нее постоянно шло тепло, а ее ласковые руки всегда были такими теплыми… и пахли хлебом. Естественно, вскоре у меня появился еще брат, но младенец оказался слабым и, не дожив до года, умер. Все это время отец учил меня; благодаря его суровому характеру и военной выправке все мои жалобы и вопли пресекались на корню. Я по натуре своей был мягким, добрым, слизняком и размазней. Если бы я жил в XXI веке, то меня бы обязательно сочли за «эмо». Я не был готов к тому, что предложила мне жизнь.
Итак, одним осенним утром отец заявил мне, что мы идем на охоту. Ужас охватил меня: я не любил это занятие, отец ходил охотиться всегда без меня, а сейчас…
– Будем учить тебя охотиться, – громко сказал он, когда мать, суетясь, бегала от печки к столу и обратно.
Анисья, как всегда, сидела с малышом: тогда он еще был жив, когда все это происходило. Тереза пошла за водой, а Паула кормила ту немногочисленную животину, что выжила у нас. Мне не хотелось есть, страх сковывал руки и ноги. Меня тошнило от мысли, что я должен взять ружье и стрелять, но сказать отцу я этого не мог. Мать, заслышав то же, посмотрела на мужа с ужасом и сказала:
– Ему всего десять.
На что отец ответил:
– Как раз, что будет из него дальше, что будет с вами, если меня заберут вновь воевать? Он мужик, и он – главный в мое отсутствие, он должен уметь держать оружие и уметь охотиться, чтоб прокормить и себя, и вас.
Услышав это, мать побледнела, она всегда начинала переживать, когда речь заходила о службе отца и его долге. А отец продолжал:
– Подрастет, отдам его учиться на военного. Нечего ему тут в губернии просиживать штаны.
– Но если он не пойдет по твоим стопам? – возразила мать. – Может, ему в науку пойти. Он, видишь, какой смышленый у нас.
Это была правда: на военного я учиться никак не хотел, а насчет смышлености – в нашей школе, куда я ходил с сестрами учиться, я и в правду был лучшим, хотя этого никто не замечал, не замечал и отец. Меня это не расстраивало, но угнетало. Ему нужен был другой сын, не такой, как я.
– А вот подрастет, сам поймет, что к чему, – ответил на реплику матери отец.
Мать ничего не сказала, лишь тяжело вздохнув, поставила на стол блюдо с пирожками. Меня всего трясло, как на холоде. Поковыряв в тарелке ложкой и съев для приличия немного каши, запив молоком и сжевав хлеб, я уже хотел исчезнуть куда-нибудь с глаз отца, но не тут-то было. Остановив меня командным тоном, он сказал:
– Иди, собирайся, когда я выйду из дома, ты должен быть уже готов.
Кивнув, я убежал в свою комнатку. Сев на кровать и обняв себя за плечи, я пытался унять дрожь. Отец внушал мне страх и уважение одновременно. В свои десять я был смышленым мальчиком и понимал, что он прав, безусловно, но все же мне было страшно. Я не мог представить себе, что я кого-то убью, только ради мяса. Я был готов отказаться от мяса, лишь бы никого не убивать, но я был не один, еще были сестры,
