скорее повзрослеть и окунуть себя в море – как ему кажется, безбрежное – земной жизни, что жизнь – это несколько мгновений, особо запечатлевшихся прежде всего в сердце.
И вот пошел девятый десяток моей земной жизни, за которую я возношу величайшее благодарение Господу, давшему и позволившему мне перенести все испытания, все беды и «ненастья». И вот на старости лет у меня ощущение, что именно Господь проложил мне всю мою дорогу жизни, оберегая меня и помогая в борьбе со страстями и испытаниями.
И вот пошел девятый десяток моей земной жизни, за которую я возношу величайшее благодарение Господу, давшему и позволившему мне перенести все испытания, все беды и «ненастья». И вот на старости лет у меня ощущение, что именно Господь проложил мне всю мою дорогу жизни, оберегая меня и помогая в борьбе со страстями и испытаниями.
Итак, начнем все сначала?
Я родилась – точнее, мамочка меня родила – в первый день весны. Для этого ей потребовалось два дня мучений. Родилась я восьмимесячной, слабенькой – меньше двух килограмм. Мама лежала в постели, поэтому меня понесли крестить папа и бабушка, при крестном отце – папином друге, тоже Анатолии, – и мамочкиной знакомой Марии – крестной матери.
Папа и бабушка на радостях выпили несколько больше, чем надо бы, и позабыли, что мамочка просила меня назвать Тамарой в честь медсестры, ухаживавшей за ней все двое суток мучений со мной. Поэтому, когда в ЗАГСе их попросили назвать имя ребенка, папа напрягся и выдавил:
– Вроде какой-то цветочек!
Стали вспоминать цветочки:
– Роза?
– Да нет…
– Лилия?
– Не похоже…
– Маргаритка?
– Вот! Вот оно, точно! Маргаритка!
Так меня и записали в метрике: «Маргарита». А Тамарой потом назвали мою младшую сестру.
Итак – родилась я в первый день весны и названа была тоже Маргариткой, первым весенним цветком. А так как я была девочкой доброй, милой и хорошенькой, то взрослые, видя меня, пели песенку: «Маргариточка, цветочек, рано в поле расцвела». Смешно?
2 ноября 2014
Усилиями родителей я быстро крепла. После Пасхи мамочка отвезла меня на природу в Смолеговицы в пяти километрах от станции Молосковицы, находящейся в 100 км от Ленинграда, где в детстве и она вылечилась от болезни легких и где она прожила до одиннадцати лет у добрых бездетных супругов, довольно молодых.
Как и мамочка, в детстве я росла на козьем молоке и чаях из трав, которые приготавливала моя «бабушка» (которой к тому времени было едва сорок лет – ведь мамочка родила меня в девятнадцать лет). И в результате к полугоду мне все давали год и удивлялись тому, что я до сих пор не хожу. «Бабушка» же и «дедушка» (мамочка нежно называла их «тетенькой» и «дяденькой») стали для нас беспредельно любимыми и родными людьми. Они были ингерманландцы – не просто глубоко, а абсолютно верующие люди, на чем взрастили и мамочку.
Какое счастье, что Господь, посетив их, тем самым вошел и в нашу жизнь, в жизнь мою, моих сестер и братика! Конечно, я, как и все мы дети, очень боялась, что «Боженька» накажет меня за проступки, но сколько я себя помню, я никогда не относилась к этому как к наказанию жестокому, т.е. жесткому, и всегда умоляла, как может только ребенок, чтоб не наказывал меня (иногда со слезами) и была просто потрясена тем, что родители даже смеялись над моими страхами – я же воспринимала это так, что Боженька меня услышал и помог.
А бояться было чему. Дело в том, что у отца была «метода» за проступки устраивать порку. А происходило это так:
– Снимай штаны! – говорил он, а сам в это время вытягивал ремень из своих матросских «клешей».
Он был высокий, стройный, красивый, даже очень – это была одна из причин, почему мамочка (как она признавалась) вышла за него замуж. «Хоть дети красивыми будут», думала она, считая себя некрасивой, что было абсолютной неправдой, и отец любил ее до последнего мгновения земной жизни.
Так вот – он служил на флоте в то время, и ремень у него был настоящий кожаный, широкий, с пряжкой. (Забегая вперед, скажу, что именно этот ремень помог нам устроить в блокаду праздничный холодец на столярном клее 7 ноября 1941 года.)
– Снимай штаны!
Как со мной в этот момент не случался родимчик, не понимаю! Трясучка точно находила – и злоба. Он хватал мою голову, засовывал ее себе между ног выше колена, вниз лицом, сдергивал с меня штаны и начинал лупить – сначала в наказание за проступок, a потом, по выражению мамочки, «входил в раж» и настолько терял контроль над собой, что мамочка, которая сначала пыталась его успокоить, подсовывала свою руку под ремень, кладя ее мне на попу. Страшно, но думаю,
