ыми шутками. С караульных вышек с пулеметами за проходом колонны наблюдали часовые.
День выдался не самый теплый в эту зиму. Свистел ветер, носил по дороге пыль. Кругом чернели участки голой земли. Снега было немного. Лишь в полях да в низинах он лежал сплошным ковром. Температура чуть ниже нуля. В воздухе стояла промозглая сырость – не самое характерное явление для этих мест.
Колонна насчитывала несколько тысяч заключенных. Не менее получаса она проходила через ворота. Позади, в недрах лагеря смерти Аушвальд, звучали выстрелы, работали бульдозеры и экскаваторы.
Но лагерная администрация не спешила уничтожать людей, способных работать, проявляла рациональный подход к этому вопросу. Власти предпочитали перемещать их на запад, в Германию. Транспорта не хватало, железнодорожные пути разбомбила советская авиация. Заключенных гнали пешком на запад, десятки и сотни километров, прочь от канонады, приближающейся с востока.
Испытывала неудобства даже охрана, экипированная очень неплохо. Люди брели по дороге, кутались в мешковину и рваные обноски, наброшенные поверх лагерных роб. Отдельным счастливчикам удалось натянуть поверх своей униформы еще одну. Эту одежду они снимали с заиндевевших трупов, но толку от нее было мало. Тонкие тряпки насквозь продувались ветром, спастись от холода было невозможно. Расползалась на ходу ветхая обувь.
Дорога вилась между перелесками. За спиной остался так называемый завод смерти. Это многофункциональное учреждение, разбросанное по равнине, находилось в ведении Главного административно-хозяйственного управления СС. Высокие заборы, бетонные надолбы, извивы колючей проволоки. Геометрически правильные ряды бараков устремлялись в бесконечность. Возвышались трубы крематориев, из которых временами вырывался дым, словно курильщик лениво попыхивал трубкой.
На севере, за пределами лагерной зоны, снова трубы. Там находился химзавод, за полтора года построенный заключенными.
По небу плыли низкие тучи. На востоке продолжалась канонада. Там работала дальнобойная артиллерия.
Люди надсадно кашляли, дышали в рукава. Кто-то зашелся в приступе кровавой рвоты. Заключенные шли с трудом. Порывы ветра сбивали их с ног. Они жались друг к другу, так было теплее. Менялись серые небритые лица с запавшими глазами.
Лагерь Аушвальд скрылся за покатым холмом. Колонна шла по грунтовой дороге, которая втягивалась в заснеженный осиновый лес.
Кутались в шинели солдаты с рунами на касках. Охрану и конвоирование узников концлагерей власти доверяли только частям СС.
Охраны было много. Конвоиры шли по обочинам, держа наготове автоматические штурмовые винтовки образца сорок четвертого года – последнее достижение германской оружейной промышленности, лишь недавно поступившее в войска. Эти автоматы отличались от традиционных МП-40. У них имелся деревянный приклад, были улучшены тактико-технические характеристики.
Колонна тянулась по разреженному лесу. Охранники били прикладами заключенных, отстающих от нее.
Из строя вывалился мужчина в облезлом треухе, смертельно бледный, с трагической миной на сморщенном лице. Он упал на четвереньки, страшно кашлял, выстреливая сгустки крови. Товарищ из колонны схватил его за шиворот, попытался втащить обратно, но тот уже не мог идти. Его тошнило.
Раздался гортанный окрик. Он, как плетка, ударил по ушам арестантов. Они затащили доброхота обратно в колонну. Он оглядывался, звал товарища по имени.
Люди в полосатых робах брели мимо, безразлично косились на несчастного. Помочь – лишь отсрочить неизбежное.
Вразвалку подошел упитанный конвоир, пнул заключенного по ноге и проорал:
– Встать, свинья!
Реакции не последовало.
Пролаяла очередь. Заключенный упал лицом в снег, кровь потекла из его рта, ее тут же занесла поземка.
– Не слушаются, Курт? Совсем обленились? – осведомился товарищ этого конвоира.
– Да, сплошь симулянты, – ответил тот, забрасывая на плечо штурмовую винтовку. – И для чего мы их так плотно кормим?
– Сволочи! – прохрипел по-польски поджарый молодой мужчина с пучком волос на макушке.
Он обнимал себя за плечи, дышал за пазуху, согревался собственным теплом.
– Отмучился Матеуш. Он словно знал это, бедняга, слезу давил, жаловался, что далеко не уйдет. Иван, не пора? – спросил мужчина, понизив голос, и глянул на соседа.
– Терпим, Манфред, рано еще, – сипло отозвался этот самый Иван.
Он выглядел сравнительно бодро, сутулый, но еще не изнуренный, с серыми глазами, весь покрытый свинцовой щетиной. Арестант исподлобья смотрел по сторонам, берег дыхание. По-польски он изъяснялся терпимо, но этот язык явно не был
