годах сумбурной жизни в Азии и Африке, невольно, но самостоятельно приходишь к выводу, что у пишущего сии строки просветителя младой поросли не всё ещё потеряно в смысле здравого ума и твёрдой памяти. Поэтому автор данного мемуара решил продолжить своё бытописание о просторах Европы, опираясь на собственную память и беглые дневниковые записи во дни былого досуга и меланхолии. Однако, следует заметить, что минуют многие лета, прежде чем ваш летописец сподобится опубликовать весь собранный достоверный материал для всеобщего обозрения и кропотливого изучения специалистами исторических фактов. А до той поры русскоязычная супруга, твёрдой рукой установившая дозволенные рамки восприятия кем бы то ни было буйного прошлого мемуариста, всячески чинила препятствия потоку воспоминаний о достигнутом половом прогрессе во Франции и собственном быту. И лишь несомненные успехи демократии в штатах Северной Америки, победа гендерного равенства в тех же краях, а также внушающая доверие благородная седина летописца, вселили в супругу положительный взгляд на литературное творчество богоданного мужа. Но только при условии сохранения её женской чести не только на бумаге, а даже и в помыслах. Лишь тогда на чердаке дома ею был оборудован авторский кабинет, где ваш скромный слуга смог наконец-то остаться один на один с острым пером и стопкой белой бумаги. И если бы не зять Стивен и сосед Билли, проникающие инкогнито в творческую юдоль, эти интимные записки увидели бы свет значительно ранее теперешнего срока. К тому же, считая свободный полёт мысли и уединённое творчество блажью и пустым проведением времени вдали от присмотра и хозяйственных дел, жена Палашка продолжала диктовать жёсткие условия бытия даже находясь вдали от своей исторической родины (о Пелагеи, как о надуманном женском феномене равноправия и неуёмном фантомасе неповиновения, будет много чего интересного рассказано в последующих главах).
Однако, как бы там ни было, но наши европейские треволнения и приключения всё же были благополучно зафиксированы на бумаге и теперь безо всяких препон могут служить любому грамотному человеку лучом света путеводной звезды в тёмном царстве жития и неверия в собственные силы. А одновременно, вышеозначенному самодеятельному писателю подспудно втемяшить навыки заумного и витиеватого общения с себе подобными в любой приемлемой компании, включая зятя, соседа и виски с содовой. С душевным трепетом и телесным томлением приступает ваш покорный литературный путешественник во времени к связному рассказу о собственной жизни и сопровождающих её эксцессах на всех континентах, исключая Австралию и Антарктиду, чтобы в будущем представить всё написанное, как единое целое. Да поможет нам в этом досужее Провидение и собственная голова на плечах, не считая грамотных подсказок друзей и критики обильной на язык Пелагеи!
ЧАСТЬ 1
ФРАНЦУЗСКИЙ УГАР
ГЛАВА 1
ДОЛГОЖДАННАЯ ПРИСТАНЬ
Европа. Весна. Какое же неописуемое счастье ступить сухопутному человеку на твёрдую землю и иметь возможность прогуляться не по загону палубы, а в любую сторону, созерцая по пути не волны, а всё новые и новые лица вместо опостылевших до рези в глазах обветренных мордоворотов моряков! Понятное дело, при военных действиях или в условиях старательских работ, разглядывать каждого встречного-поперечного не с руки. Там лишь бы первым кого на опережении подстрелить, либо успеть в авангарде добраться до кимберлитовой трубки. А на воле загляденье, то господин незнакомый навстречу попадается, но не вовремя, так как мы с Дени ещё ни к романтическим приключениям, ни к другой кулачной потехе не готовы, то дамы посреди улицы на тебя накатят. Одна прямо резвым поджарым скакуном впечатывает ноги в мостовую, словно осердясь на белый свет, зато у другой хоть ножки и ровными столбиками от чугунной ограды, но на них такой абажур, что запросто столик на две персоны прикрыть смог бы. Но ведь какое загляденье для сурового мужского взгляда, истосковавшегося по прекрасному. А в целом, улицами гордо шествуют опрятные дамы и девицы в собственном соку, но мимо. Пока мимо. Ведь человеку свойственно надеяться на лучшее. Да что тут беспредметно рассуждать о женском половом вопросе, когда впереди Марсель, а за ним вся обитаемая Франция.
Но вот что можно сказать о незнакомом городе? Очень многое, а если приврать, то и того больше. Но нам ли опускаться до лжесвидетельств, и не ведая о чём говорить и что творить при нашем-то кругозоре путешественников? Поэтому будем живописать по возможности правдиво и доходчиво, не сбивая читателя с географических понятий и социальных устоев среды обитания.
Марсель город как город и крупный порт в департаменте, как сейчас помню, с очень трудным названием. Ничего не скажешь, умный город, раз ещё в средние века обзавёлся университетом. Да что там школы и пристани. Марсель славится во всём мире своей марсельезой! И пока в нём не поживёшь, вовек не узнаешь, что это песня Великой французской революции, которую судя по моим путаным запискам сочинил аж в тысяча семьсот каком-то году не заботясь о последствиях Клод Жозеф Руже де Лиль. Мы её сейчас петь не будем со вставанием из-за столов, потому как к весёлому времяпровождению она
